Читателям журнала «Наука и религия»
В пятый день космонавтики рад передать вам, товарищи, привет от советских космонавтов.
Желаю вам участвовать и быть свидетелями новых чудесных достижений науки и техники, которые отмечались бы такими же светлыми праздниками, как и день космонавтики
Наш специальный корреспондент А. Романов побывал в гостях у космонавта Героя Советского Союза Константина Петровича Феоктистова. Вот что он рассказал.
В одном из рассказов Станислава Лема некий профессор Декантор изобрел имеющую форму кристалла бессмертную душу.
— Я сам, — заявляет он, — никогда не испытывал ни потребности обладать душой, ни потребности существовать вечно. Но ведь человечество живет этой мечтой тысячи лет! Все религии всегда твердят одно: они обещают вечную жизнь. И вот я даю эту вечную жизнь. Даю человеку уверенность в существовании и тогда, когда его тело превратится в прах. Разве этого мало?
— Да, этого мало! — отвечает оппонент профессора. — Вы ведь сами говорили, что это будет бессмертие души, лишенной тела, его силы, его удовольствий, его ощущений?..
Декантор возражает, он ссылается на священные книги различных религий, труды многих философов, трактаты теологов, на молитвы и легенды — в них нет ни слова о вечности тела. Телом пренебрегают и даже презирают его. Душа понимается как противоположность тела. Бессмертие души — это освобождение от физических страданий, от всевозможных опасностей, от болезней, старческого увядания, от борьбы за все то, чего при своем медленном горении требует постепенно разрушающаяся печь, которую мы называем человеческим организмом.
И снова оппонент профессора Декантора, устами которого говорит автор, твердо произносит:
— Люди не стремятся к бессмертию… Они лишь не хотят умирать раньше того, как исчерпают весь запас духовных и физических сил. Они хотят жить, профессор Декантор. Хотят чувствовать землю под ногами, видеть облака в небе, любить других людей, быть с ними и думать о них.
Живучесть религиозности, на мой взгляд, прежде всего в ее утешительной, успокаивающей стороне. Есть у человечества тревожные вопросы, на которые у ученых, к сожалению, еще не всегда найдешь достаточно убедительный ответ.
Вы спрашиваете, приходилось ли мне решать для самого себя вопрос о смысле, о ценности жизни? Когда и при каких обстоятельствах это проявилось особенно четко?
Я расскажу о своих мальчишеских годах, о той, как считается, счастливой, невозвратимой поре, когда печали мимолетны, а радости устойчивы, когда еще не тревожишь себя вопросом: «Зачем живу?»
Эти годы попали у меня на войну. В первые ее месяцы мать получила похоронную: погиб в бою мой старший брат. Не было вестей от ушедшего на фронт минером отца. Летом 1942 года, когда враг стал подходить к Воронежу, двинулись по улицам моего города толпы беженцев. Это был океан народного горя, бурливший днем и ночью.
Я пришел в областной военкомат, написал заявление. Там не стали даже разговаривать:
— Что? В 16 лет на фронт? Мал еще…
Два раза, тайком от матери, я пробовал удрать на передовую. Меня ловили и возвращали назад все с той же фразой: «Мал еще…» И вот в самый разгар лета в одной из деревень, через которую проходили измотанные в неравных боях наши солдаты, встретился я с одним из воронежских военкомовских начальников. Вспомнил меня сразу, слишком ему тогда надоел. На этот раз он оказался сговорчивее.
— Ладно, малец, попробуем тебя в разведке. Сейчас главное — пробраться в город, узнать расположение немцев, какие войска, сколько их.
Меня подняли на рассвете. Объяснили, что должен говорить, если поймают. Потом мы сели в машину. Старенькая, видавшая виды «эмка», чуть тарахтя, поползла в сторону Воронежа.
Не доехав до города километров семь, меня высадили. Машина развернулась и утонула в молочном тумане. Пока я дошел до линии фронта, день был в самом разгаре. Положение сложилось неважное. Нужно было перейти полуразвалившийся мост на глазах у немцев и у наших. Понимаю, что опасно, но иного выхода нет. И вот, когда полпути уже позади, я остановился как вкопанный. Передо мной, на мосту, в самых неестественных позах застыли женщины с грудными детьми на руках, упавшие или прислонившиеся к перилам ребятишки с остекленевшими глазами. Было видно, что они бежали по мосту, и фашисты вдоволь поупражнялись в стрельбе по живым мишеням. О зверствах гитлеровцев я знал лишь из газет. Теперь впервые увидел сам.
Трудно описать состояние, которое я, мальчишка, испытал. Как сейчас вижу, пустынный перекресток в самом центре Воронежа. На фонарном столбе кто-то повешен. Ноги у меня стали как ватные. Подошел ближе, разглядел — старик. К груди пришпилена грязная картонка: «За помощь партизанам». Ненависть перебила во мне страх. Вернувшись к своим, я снова попросился в разведку. 11 августа 1942 года получил четвертое задание. На этот раз шел с напарником. До города добрались благополучно. Но в одном из переулков окрик «Хальт!». Мой спутник юркнул в какой-то двор. Двое немцев бросились за ним. А ко мне шагнул здоровенный эсэсовец. Я молча смотрел на его забрызганные сапоги. Он что-то спрашивал, я пожимал плечами. Фашист распалялся все больше и больше, потом, рассвирепев, подогнал меня к краю большои ямы. Тут я поднял глаза и увидел направленное мне в голову черное дуло. Отчетливо помню, билась только одна мысль: «Неужели застрелит, просто так, не из-за чего?!» После выстрела свалился в яму. Ощутил: «Жив!». И тут же сообразил, что шевелиться нельзя. Я чувствовал, что эсэсовец разглядывает мое тело. Он явно не торопился. Закурил. В это время раздались еще голоса, видно, тех двух. Они подошли ближе, поговорили. Потом что-то пододвинули к краю ямы. Через секунду около моей головы, едва не задев за ухо, плюхнулся огромный булыжник. Наверху захохотали. Зацокали сапоги, и все стихло. Выбрался с трудом, глотая шедшую из пробитой шеи кровь. А линию фронта перешел, лишь дождавшись темноты.
Вот именно тогда, парнем, попав на фронт, я понял: нет ничего дороже жизни. И жертвовать ею можно лишь во имя ее самой.
Мир еще далеко несовершенен. До сих пор есть на Земле края, где влачат жалкое существование миллионы обездоленных. Не покончено с войнами, с массовым уничтожением людьми людей. Как же возможно представить некую разумную высшую силу, которая распоряжается столь бессмысленно?
Устройство жизни целиком во власти человека, и только его одного. От него зависит рост науки, культуры, благосостояния. Человек определяет судьбу своего поколения, судьбу будущего. И можно не сомневаться, что в жизни всегда будут побеждать разумные, справедливые, человеческие начала. Они действительно бессмертны!
Наука и религия. 1966. № 4. С. 8–11.
Портрет К. П. Феоктистова исключён.