Всё в нем было крупным: рост, размах плеч, сложение, шапка черных с проседью волос, правильно высеченные черты лица. Поражало его выражение — доброта, смешанная с силой.
Знакомством с ним я обязан случаю. Однажды, где-то еще в 1954 году, у меня в руках оказался детгизовский томик под интригующим названием «Звездные корабли». Прочтя его, я тут же позвонил в издательство, где получил адрес автора. Ефремов Иван Антонович. Кто он и какой он, если сумел в столь малом объеме так живо поведать о многом? И я написал ему письмо, в котором, среди прочего, высказал кое-какие соображения о межзвездных перелетах с субсветовой скоростью. Кроме того, я усомнился в точности названия озера Горных Духов — Дены-Дерь, полагая, что в названии должно быть «кель» или «гель». Вот что он ответил:
«…Благодарю вас за доброе слово о моих рассказах, особенно же за присланные интересные соображения о полетах со скоростью, близкой к скорости света… И это очень пригодится мне для задуманного мной сверхфантастического рассказа!» Мое замечание о названии озера он отбил, указав, что «дены» может происходить от «дениз» — море.
Это письмо положило начало нашему многолетнему знакомству, вначале письменному, а затем личному, с 1963 года по тот мрачный день 1972 года, когда в ответ на телефонный звонок я услышал: «Ивана Антоновича больше нет…». «Вы с ума сошли!» — крикнул тогда я сгоряча. «Если бы…» — был ответ…
С тех пор прошло полтора десятилетия, когда, после выхода в 1973 г. «Таис Афинской», о Ефремове было принято молчать, — как о Высоцком. Но его влияние, — как и песни Высоцкого, — словно струйка свежей воды пробивалось то тут, то там сквозь стену молчания. Вспоминается вечер его памяти в лектории «Знание», — ведущим был Казанцев. Говорили о многих его произведениях, но «Час Быка», как сговорившись, обошли молчанием.
И, все же, все эти годы я не сомневался, что час признания придет — и он пришел. Сегодня, вспоминая встречи с ним, — а они были не слишком частыми и не очень продолжительными, так как я не считал себя вправе, несмотря на радушное гостеприимство, злоупотреблять его временем, — вижу, как мне повезло, что судьба свела меня с личностью такого масштаба, каким был он, Иван Ефремов. Всякий раз, покидая их дом, я оказывался в чём-то обогащенным, — иногда это давало пищу для размышлений на месяцы. Его охват мира был поистине глобальным, знания — энциклопедическими, выводы — порой парадоксально неожиданными.
Но он ведь был не только ученым и мыслителем, но и по-настоящему большим писателем. Английский профессор Деннис Габор, первооткрыватель голографии, в своей книге «Изобретая будущее» (Inventing of the Future) упоминает о книгах Ефремова, назвав их «блестящими». А я — я горжусь, что одним из первых прочел в рукописи «Час Быка». «Давайте ваши замечания, — сказал он мне. — Не жалейте ничего». Часть моих замечаний он принял, а когда я высказал ему негодование по поводу смерти главной героини — Фай Родис, — он ответил с улыбкой: «Я должен был принести её в жертву, но она не была напрасной».
При встречах мы с ним говорили о чем угодно, иногда уходя в дискуссии. Вот то немногое, что сохранилось в памяти.
Внеземной разум. Восхищаясь широтой идеи Великого кольца, я, тем не менее отстаивал диаметрально противоположную точку зрения. В процессе расширения Вселенной, утверждал я, настал момент, когда созрели условия для возникновения мыслящей жизни. Наша земная цивилизация — первая и скорее всего единственная во Вселенной. Если и есть другие, они в лучшем случае — на той же стадии развития… Внимательно выслушивая мои доводы в свойственной ему дружелюбной манере, он изредка вставлял замечания, кое-когда погромыхивая своим характерным смешком. А потом спокойно начинал разбивать мои иногда скороспелые суждения своими увесистыми аргументами — позднее он изложил их в работе «Космос и палеонтология». «Они есть, несомненно, — подытожил он. — И когда-нибудь мы вступим с ними в первый контакт. Контакт, а не конфликт, — подчеркнул он, — как это рисуют американцы».
Каким может быть этот контакт, он показал в «Сердце змеи». А для меня итогом этой беседы явился одобренный им рассказ о приеме сигналов чужого разума.
Искусственный интеллект. Другой актуальной темой наших бесед была нарождавшаяся тогда вычислительная техника и тогдашние оживленные споры на тему «может ли машина мыслить». Я определял мышление (по его мнению, слишком «сухо») как процесс переработки сенсорной информации (от окружающей среды) в исполнительную, для ответного воздействия на среду. Он же считал, что мышление неотделимо от чувства, — мыслить невозможно без богатства всей психики. «Может ли машина чувствовать, вот в чем вопрос, — сказал он. — «Вот хороший сюжет для научной фантазии».
В другой раз я принес ему в подарок несколько ячеек — элементов ЭВМ разных поколений: первые — размером с книгу, вторые — со спичечный коробок, третьи — уже с копеечную монету. «Вот они, предвестники грядущей революции в технике, — сказал он. — Это ведь не что иное, как искусственные нейроны! А что вы мне принесете через пару лет — в копеечном объеме уже сотни нейронов, а?»
Так он предугадал сегодняшний микропроцессор!
«Взрыв популяции» — быстрый рост населения Земли. Как-то, затронув эту проблему в одном из писем в связи с «Туманностью Андромеды», я получил от него такой ответ: «…Очень интересуюсь вашими соображениями на эту тему, но совсем для другой ситуации — для олигархического общества с высоким уровнем техники, которое я хочу поселить на воображаемой Планете (видимо, речь шла о будущем «Часе Быка». — Б. Г.). В «Туманности», как вы правильно заметили, я обошел этот скользкий вопрос, но вообще-то я убежден, что он очень серьезен… понятно, что я с большим интересом поговорю с вами на эту тему».
И мы поговорили, уделив проблеме целый вечер. Я привёл формулу Идлиса для гиперболического темпа роста населения Земли (она приведена в книге И. С. Шкловского «Вселенная, жизнь, разум») и изложил ему свою концепцию «экспансии человечества в Космос», к которой нужно готовиться уже сейчас. Гигантские корабли должны ежедневно уносить в Космос избыток населения — вот что получалось при гиперболическом росте. «Слишком фантастично даже для фантаста, — заметил он. — Еще Маркс писал, что с ростом благосостояния рождаемость, смертность и величина семей уменьшаются, а долголетие растет… Значит, будет больше стариков и…
— Падение смертности замедлится? — догадался я.
— Парадоксально, но так… И рано или поздно рождаемость и смертность сравняются…
Остается лишь удивляться силе его предвидения: по опубликованным оценкам ООН численность населения Земли где-то в 21 веке стабилизируется на уровне около 10 миллиардов.
О всеобщем языке. Как-то я принес ему свой проект универсального языка, предназначенного для людского общения между собой и с машинами. Язык отличался тем, что все его слоги были открытыми (типа согласный-гласный), что позволяло его безошибочное распознавание машинами. Звучание его напоминало то ли полинезийские языки, то ли японскую речь, что Иван Антонович немедленно отметил. Однако, к идее искусственного всеобщего языка он отнесся без энтузиазма.
— Эсперанто так и не стал всемирным языком, — сказал он. — Думаю, что им станет один из нынешних живых языков, скорее всего — английский. Он уже сейчас практически всеобщий, хотя на слух его нелегко распознать даже людям, не то что машинам… Возьмите, например, withdraw — язык сломаешь.
— Да, конечно, — согласился я, — он труден для восприятия, не то, что итальянский… Почему же вы все-таки отводите ему эту роль?
— Потому что он прост и гибок — нет ни склонений, ни спряжений — они отмерли в результате сначала норманнского, а затем датского завоеваний Британии. Завоеватели вынуждены были объясняться с населением — англосаксами на ломаном языке, а древнеанглийский, как все германские языки, первоначально был богат и склонениями, и спряжениями — возьмите сегодняшний немецкий. Но когда говоришь на ломаном языке, первое, что делается — отбрасываются окончания. Вспомните ломаную русскую речь наших нерусских национальностей. Кстати, — оживился он, — таков и болгарский язык, в нем тоже отмерли склонения и спряжения, когда пришлые болгары стали объясняться с коренными славянами.
Мне оставалось только поразиться его осведомленности и в этом вопросе.
О далеком будущем. Эту тему мы в беседах затрагивали не раз. «Свою концепцию далекого будущего человечества я дал в «Туманности», — говорил он. — Что касается вашей модели уникального человечества, заселяющего Вселенную, то она, по сути дела, совпадает с набросками Циолковского. Сочетание обеих кажется невозможным, — усмехнулся он. — Впрочем… прочтите-ка вот это… — он дал мне прочесть «Конец детства» (Childhood’s End) Артура Кларка.
Роман (у нас пока не изданный) произвел на меня сильное впечатление, в нем описывается перерождение человечества в расу всемогущих, покидающих Землю для присоединения к «Надразуму» (Overmind), одухотворяющему Вселенную.
— Вот вам еще одна концепция, — заметил он впоследствии. — Доля правды в ней есть… Возьмите хотя бы лозоискательство (ныне именуемое биолокацией — Б. Г.) Объяснить его никто еще не смог. Есть и многое другое в индийских источниках… Несомненно, что будущее человечество разовьет в себе способности, существующие пока в зачаточном состоянии.
Сегодня, когда биолокация стала предметом научных конференций, такие прогнозы не кажутся чрезмерно фантастичными.
Возможное и невозможное. Однажды, во время спора на эту тему, Иван Антонович высказал поразившую меня мысль. «В мире нет невозможного, — сказал он. — Лишь опыт дает нам зацепки, отправляясь от которых, можно найти все, что ищем (разрядка моя. — Б.Г.). Это представляется мне, как снежная стена, из которой можно вырезать любую форму».
Не подтверждает ли этот взгляд современная физика с ее кварками, пенящимся вакуумом и теорией струн?
И теперь, спустя уже немало лет, встречи с ним снова и снова оживают в памяти. Фигура эта уникальна. Для меня его философская мысль напоминает о Льве Толстом (а к Ивану Ефремову людское паломничество тоже не прекращалось). Его герои похожи на скульптуры Микеланджело, а сам он в чем-то походит на конан-дойлевского профессора Челленджера. Разве не бросал он вызов ненависти, глупости и жестокости?
Вот таким я знал Ивана Ефремова — и таким буду помнить, пока жив.
11 июня 1987
Борис Бенцианович Гурфинкель — физик, читатель.
Сверхновая. F&SF. 2008. № 41–42. С. 165–170.