Это было в 1925 г. — в год 200-летия Академии наук. В Академии в Ленинграде еще существовал единый геологический музей. У академика П. П. Сушкина, директора Северодвинской галереи этого музея, появился препаратор. Его звали Иваном Ефремовым. Было ему 18 лет, но он уже успел пройти сложный жизненный путь. Когда ему было 12 лет, его родители разошлись и дети переехали к родственникам на юг, в Херсон. Уже в следующем — 1920-м — началась самостоятельная жизнь мальчика Вани Ефремова. Он сам начал себе прокладывать путь в жизни, сообразуясь со своими мальчишескими интересами. И вот он становится воспитанником Красной Армии — 2-й автомотороты автобазы 6-й армии. Шла гражданская война, и он с этой ротой дошел до Перекопа. Надо было учиться, и в 1921 г. Иван Ефремов едет в Петроград. Перед тем, находясь еще с родителями в Бердянске, он окончил лишь 3-й класс средней школы. Живя в Петрограде, Иван Ефремов в 1924 г., 17 лет, окончил по особому разрешению в сокращенном порядке единую трудовую школу. Дальше мы увидим, что и высшее образование он так же получил не обычным образом.
Учась в средней школе, Иван Антонович был вынужден сам себя содержать: устраивался на различные временные работы — главным образом помощником шофера и автослесарем в петроградских гаражах. Позже Иван Антонович много месяцев летом и осенью плавал в чине старшего матроса: в 1924 г. — у берегов Сахалина и Охотского моря, а в 1925 г. он даже командовал небольшим гидрографическим катером на Ленкоранской лоцдистанции в Каспийском море, так как одновременно с окончанием средней школы сдал экзамены на судоводителя при Петроградских мореходных классах. В конце 1925 г. Иван Антонович опять на новом месте — на этот раз в Геологическом музее Академии наук.
Может возникнуть вопрос: как в столь юные годы он мог быть в войсках, плавать по Тихому океану и по Каспию? Иван Антонович сам, в примечании к своей краткой автобиографии, поясняет: «Следует иметь в виду, что в те годы, при отсутствии паспортного режима, многие, и я в том числе, несколько прибавлял себе годы, если позволяло физическое развитие».
Так очень нелегко протекала жизнь мальчика и юноши. Очень многое видел, узнал, испытал, пережил и продумал Иван Антонович и многому научился за эти годы. От отца — инициативного и энергичного человека — он унаследовал многие ценные черты характера, в том числе такие, как уверенность в себе и в своих силах. Все это очень пригодилось Ивану Антоновичу в дальнейшем: в частности, организаторский талант, разносторонние технические знания очень помогли ему в руководимых им крупных экспедициях.
Эти начальные годы деятельности Ивана Антоновича выявили также его большие способности. Так, работая в Академии наук с полной нагрузкой, он прошел в период с 1932 по 1935 г. курс геолого-разведочного факультета Ленинградского горного института и стал горным инженером. Перед этим он некоторое время занимался на биологическом отделении физмата Ленинградского университета, но затем, увлекшись работой в Академии наук, университет оставил.
Однако как же все-таки Иван Антонович оказался в Геологическом музее Академии наук? Много повидав и передумав в ранние годы, перечитав много книг — это была одна из его особенностей, — в том числе, конечно, «Затерянный мир» Конан Дойля и повести Хаггарда, молодой матрос Ефремов написал письмо академику Сушкину. О содержании письма мы можем только догадываться (возможно, что оно хранится в академическом архиве П. П. Сушкина, так как оно произвело большое впечатление на него). Поводом к письму послужила статья П. П. Сушкина о северодвинских расколках профессора В. П. Амалицкого, напечатанная в журнале «Природа» в 1922 г. Сушкин писал о том, как проводятся палеонтологические работы, как изучаются находки и что они дают для науки. Там же Сушкин нарисовал образную картину жизни пермских ящеров, поразившую воображение юноши. По письму Сушкин почувствовал, что ему пишет любознательный начитанный молодой человек с серьезными интересами, и пригласил его прийти в Геологический музей на Тучкову набережную, дом 2, где он ему покажет интересные вещи. Эта встреча состоялась в марте 1923 г. В 1925 г. Сушкин выхлопотал Ефремову место препаратора.
Академик Сушкин был зоологом-орнитологом (как раз в эти годы он готовил свой труд о птицах Алтая). Внимание ученого привлекли также и скелеты северодвинских пермских четвероногих, и он начал их изучать. П. П. Сушкин серьезно заинтересовался своим молодым техническим помощником со столь необычной биографией и хорошими данными стать крупным ученым. Одна неожиданная деталь, которую я узнал от Таисии Иосифовны Ефремовой: академик Сушкин не только начал вводить своего препаратора в вопросы палеонтологии позвоночных, но и занялся воспитанием, увидев, что «самовоспитание» Ивана Антоновича имело изъяны, и Сушкин систематически пробирал своего ученика за каждую «провинность».
Так началась жизнь Ивана Антоновича в Академии наук. Он отвечал Сушкину большим уважением, помогал ему, старому человеку, как младший старшему, и всегда считал его своим большим и единственным учителем в области палеонтологии, особенно в области палеонтологии низших тетрапод.
Вспоминая Ивана Антоновича в эти годы (я поступил в Геологический музей раньше), могу сказать, что он был тогда невысокого роста, казался щуплым, был бледен: внешне мало походил на рослого статного Ивана Антоновича, каким мы его знаем. Тогда он мог долго говорить о том, что он читал, что знает, что думает, что может, и что вынес из своей самостоятельной жизни.
Через три года неожиданно скончался академик Сушкин, и Иван Антонович стал вести самостоятельные научные исследования, которые начал уже на препараторской скамье. Так, он в 1926 г. ездил на одиноко стоящую в Прикаспийской степи гору Богдо и привез из слоев триаса костный материал. Одним из главных районов деятельности Ивана Антоновича стали оренбургские степи в Предуралье с их медистыми песчаниками пермского возраста, из которых при добыче руды в середине прошлого столетия наши первые палеонтологи доставали черепа и другие кости пресмыкающихся. Вторым крупным районом сборов костных материалов были пестроцветные триасовые отложения Вятского края, где стали открываться одно за другим местонахождения прекрасной сохранности древних земноводных — стегоцефалов, преимущественно их черепов. Так начали накапливаться в музее коллекции остатков древних фаун позвоночных пермского и триасового возрастов. Ведь, кроме скелетов, из перми Северной Двины из сборов В. П. Амалицкого, составивших знаменитую коллекцию, костей из отложений этого возраста и триаса в Геологическом музее почти не было. Новыми были местонахождения Шарженга, Шихово-Чирки, Донгуз и другие. Иван Антонович обрабатывал и описывал наиболее интересные остатки отсюда. Особенно ценной была серия черепов стегоцефалов (одного рода) с Шарженги, которых Иван Антонович первоначально назвал Benthosaurus, а затем перекрестил в Benthosuchus.
Первоначально эти костные материалы Иван Антонович обрабатывал один, но позже из того же учреждения, откуда к нам пришел Ю. А. Орлов (а именно: из Военно-медицинской академии), поступил врач-анатом А. П. Быстров. Он быстро освоился с ископаемым материалом и вместе с Иваном Антоновичем они подготовили образцовую монографию по остеологии и анатомии эотриасового лабиринтодонта Benthosuchus, иллюстрированную великолепными рисунками самого Быстрова. Переход Алексея Петровича на палеонтологию представлял для нее большую удачу.
Все более развивая научную и организационную деятельность, Иван Антонович очень быстро продвигался по служебной лестнице. Поступив в музей, как было сказано, в 1925 г., уже в 1929 г. он был избран научным сотрудником II разряда (этот момент я хорошо помню, так как я получил в этот день научного сотрудника I разряда, а Иван Антонович занял мое место). Это было еще до организации академии А. А. Борисяком отдельного Палеозоологического института; в 1930 г., в год его основания, Иван Антонович уже научный сотрудник I разряда. С 1935 г. (года перевода института в Москву) он — ученый специалист, а начиная с 1937 г. — заведующий отделом низших позвоночных.
К сказанному о деятельности Ивана Антоновича в Палеозоологическом (затем Палеонтологическом) институте в Ленинграде необходимо добавить, что с 1929 г. и, наверное, до конца пребывания в этом городе он нес на самом деле двойную нагрузку: совместительствовал, что в те времена представляло частое явление, и совместительствовал серьезно (вел геологические полевые исследования, конечно, с их камеральной обработкой) на Южном Урале, в Казахстане, Киргизии, а затем — в наименее исследованных и труднодоступных районах Восточной Сибири, Якутии и Дальнего Востока. Все эти работы никакого отношения к его занятиям по палеонтологии в институте не имели. Ивана Антоновича хватало на очень многое: за все время пребывания в Академии наук он участвовал в общей сложности в 17 палеонтологических и 14 геологических экспедициях, из которых руководил 26. Но Иван Антонович никогда не преподавал (ему было трудно много говорить).
1937 г. был особенным годом в истории нашего института, он был важным для геологических наук и вообще для палеонтологии в нашей стране. Как 1897 г. был годом широкого смотра на Международном геологическом конгрессе в России русской геологии, включая палеонтологию, и, в частности, смотром деятельности Геологического комитета, так и сессия конгресса, назначенная в нашей стране по прошествии 40 лет, естественно должна была превратиться в смотр достижений в этих областях в Советском Союзе. Одной из проблем, которые должны были обсуждаться на конгрессе, была пермская система. А раз пермская система, то как же обойтись без показа Северодвинской галереи? Но где же тогда находилась эта галерея? После выезда институтской части и сотрудников ПИН в Москву она оставалась в ящиках в Ленинграде. А скоро ли эти ящики будут перевезены в Москву, распакованы и галерея будет открыта на новом месте? Не известно, так как под Палеонтологический музей в Москве помещения отведено не было.
Что же предпринять? Сотрудники ПИН начали ездить по Москве в поисках подходящего помещения и присмотрели пустовавшее здание конюшни ансамбля Нескучного дворца. Тогда Иван Антонович, самый решительный из нас, однажды принес в институт письмо, написанное им И. В. Сталину, излагавшее наше крайне затруднительное и нетерпимое положение с музеем в связи с грядущим в скором времени международным конгрессом. Ефремов просил распорядиться о предоставлении (и оборудовании) под Палеонтологический музей конюшни бывшего Нескучного дворца. Дело в том, что Академия, переезжая в Москву, получила под Президиум сам дворец, а кроме того, некоторые другие здания его ансамбля, в их числе — здание манежа. В нем находился, заполнивший до отказа своими экспонатами музей здравоохранения. Он должен был быть выселен, а здание манежа согласно постановлению Президиума АН СССР, передано академику А. Е. Ферсману для развертывания в нем Минералогического музея. А конюшня, на наше счастье, пустовала, никем не была освоена.
Прошение И. А. Ефремова, под которым подписались также другие сотрудники, было уважено. Академия наук получила приказание оборудовать конюшню под Палеонтологический музей и открыть его к конгрессу. Положение было спасено. Мы были очень довольны. Успели отремонтировать все здание, настлать полы в половине его, выходившей на Калужскую улицу, (сейчас эта половина отсутствует). В ее длинной зале в больших витринах была развернута и смонтирована вся Северодвинская галерея, заполнившая ее целиком. Эта очень большая и физически трудная научно-техническая работа, выполненная за короткое время, пала в первую очередь на плечи того же Ивана Антоновича, и наш музей (с Северодвинской галереей) был открыт для посетителей, как это обычно бывает, точно утром в день начала конгресса. Как я хорошо помню, уже за день перед тем появился палеофитолог Эдварс из Британского музея и стал просить, чтобы ему показали гондванскую флору, которую профессор Амалицкий нашел на М. Северной Двине, обследуя ее берега. На наше счастье, эти гондванские растения были обнаружены при упаковке коллекций перед переездом в Москву (переезды имеют эту положительную сторону), и мистер Эдварс мог удовлетворить свою любознательность.
В этом же 1937 г. Иван Антонович получил в Горном институте диплом горного инженера с отличием, а степень кандидата биологических наук ему была присвоена по совокупности работ Президиумом Академии наук еще раньше: в 1935 г. На степень доктора биологических наук он защитил диссертацию о фауне наземных позвоночных средних зон перми СССР шестью годами позже (в 1941 г.). ВАК присвоил ему звание профессора в 1943 г.
Я не буду подробно писать о находках и изучении Иваном Антоновичем в те годы все новых фаун древних тетрапод и перейду к военному периоду. Грянула война. Институт эвакуировался. Сотрудники взяли с собой в Алма-Ату особенно ценную подъемную часть коллекций. Иван Антонович уехал в Свердловск, а оттуда — в Оренбургский край в с. Горное для выполнения одного военного задания в местах, которые он хорошо знал по прежним годам обследования старых шахт в медистых песчаниках с остатками пермских рептилий. Позже он жил в Алма-Ате и во Фрунзе.
Иван Антонович, как и многие, в эвакуации оказался вдали от костных материалов, которые он обрабатывал. Но у него был большой запас знаний о многих местонахождениях древних четвероногих, которые он видел и раскапывал в течение прошедших лет. Разыскивая кости в обнажениях и извлекая их из породы, он задумывался также над особенностями их залегания, повторявшимися закономерностями захоронения. Этому способствовало то, что Иван Антонович от природы был наблюдателен и любил поразмыслить, подумать над виденным в детальном и крупном планах. Подумать и записать.
Нам известно, когда зародился такой подход к ископаемым остаткам. Это была середина двадцатых годов XX века. Тогда в Западной Европе, в Германии, появились публикации двух авторов — Рудольфа Рихтера и Иоганна Вейгельта, которые сделали первые шаги в направлении использования в палеонтологии данных о закономерностях захоронения остатков ныне живущих животных. Появились рихтеровский термин актуопалеонтология и в 1927 г. — вейгельтовский термин биостратономия (т. е. учение о закономерностях пространственного расположения остатков организмов в слое и по отношению друг к другу). В том же 1927 г. Вейгельт напечатал большую книгу — целый том — под названием «Современные трупы позвоночных и их палеобиологическое значение». Эту книгу я выписал из-за границы, и Иван Антонович однажды, отправляясь в поле, попросил ее с собой для штудирования. Вернувшись, он сказал: «Здесь речь идет только о мелких вопросах захоронения». И он был прав. Действительно, Вейгельт писал, например, о «законе нижней челюсти» (т. е. о том, что у трупов позвоночных она отделяется первой), о «законе шеи», т. е. о том, что у трупов шейные и затылочные мускулы сокращаются и оттягивают череп назад (хорошим примером может служить археоптерикс), о «законе ребер» и т. д. Действительно, это были мелочи по сравнению с тем, что составило тафономию Ефремова — учение о закономерностях захоронения органических остатков, о закономерностях их перехода из биосферы в литосферу. Биостратономия представляет только часть тафономии. Ивана Антоновича все справедливо считают основателем тафономии — этого нового раздела палеонтологии и геологии. Сейчас термин тафономия употребляется повсюду (ему повезло больше, чем термину с тем же корнем — тафоценоз). Небольшую предварительную статью о тафономии Иван Антонович опубликовал в биологической серии «Известий Академии наук СССР» в 1940 г. и в том же году — в Америке, в «Pan-american geologist».
В годы эвакуации Иван Антонович имел много времени для дальнейшего продумывания тафономических вопросов, пополнения рукописи для книги, которая была опубликована в 1950 г. и принесла ему Государственную премию (в 1952 г.). А такие высокие награды палеонтологи за свои труды очень редко получали. Тафономия Ефремова была от начала и до конца его собственным детищем.
Я еще недостаточно подчеркнул, что Иван Антонович был абсолютно постоянен в выборе материала для своих исследований: он занимался только низшими древними четвероногими, считая их наиболее интересными палеонтологическими объектами. Ими занимался его учитель — академик П. П. Сушкин, и ими занимался он сам: материала хватало. Конечно и тафономические закономерности Иван Антонович продумывал и формулировал, основываясь в первую очередь на местонахождениях древних четвероногих. В этой связи я могу рассказать об одном случае, который имел место у нас с ним. Иван Антонович показал мне машинописный текст упомянутой статьи о тафономии. В ней можно было прочитать, что тафономия есть учение о закономерностях захоронения древних Tetrapoda. Я сказал Ивану Антоновичу, что он невероятно умаляет, снижает значение своей тафономии. И он исправил в статье это определение.
Иван Антонович вернулся в Москву из эвакуации с законченной рукописью книги «Тафономия и геологическая летопись», и не только с ней. В период эвакуации он начал писать свои замечательные фантастические рассказы. Они оказались для нас полной неожиданностью. Никто не подозревал, что Иван Антонович обладает таким талантом писателя. Да скорее всего и он сам этого не знал. И выявиться ему помогла эвакуация.
Иван Антонович писал в своей краткой автобиографии, что заниматься литературной деятельностью он начал в период тяжелой болезни в 1942 г. Он был прикован к постели в Свердловске, а мысль работала. Фантастика Ефремова особого рода: он писал о том, что почти могло бы случиться. За рассказами последовали повести, книги и пятитомное собрание сочинений, опубликованное уже после его смерти.
Писатель Иван Антонович имел колоссальный успех у широких кругов читателей как в СССР, так и за границей. Книги Ивана Антоновича изданы на многих языках народов СССР и за рубежом, некоторые, например, «На краю Ойкумены» и особенно «Туманность Андромеды», переводились на рекордное для научной фантастики число языков — на 31 язык. В социалистических странах — Польше, Чехословакии, Румынии, Болгарии — книги и рассказы Ивана Антоновича выдерживали по пять-шесть изданий. Показателен тираж этих изданий. За границей тираж не указывают. Подведены цифры тиражей изданий только на русском языке. Общий тираж книг составил 5 с половиной миллионов экземпляров, а вместе с основными произведениями, напечатанными в журналах на русском языке, — 6 800 000 экземпляров. А если бы сюда прибавить тираж на языках народов союзных республик СССР и можно было бы узнать иностранные тиражи, то эта цифра получилась бы намного больше. Совершенно небывалый успех!
В особом положении находится большая книга И. А. Ефремова — описание советской палеонтологической экспедиции в Монгольской Народной Республике, начальником которой, с 1946 и кончая 1949 г. был он сам. Это книга — «Дорога ветров». В ней объединились все его специальности: он работал как геолог, палеонтолог и писатель.
Монгольская экспедиция была очень успешной. Иван Антонович был вдохновлен ее результатами и строил широкие планы на будущее. Но они не осуществились, так как работа в Монголии плохо повлияла на его здоровье: он начал тяжело болеть, в экспедиции уже не выезжал и все больше времени отдавал литературе.
В заключение необходимо сказать, что И. А. Ефремов был от природы очень одаренным человеком. В геологии и палеонтологии он быстро и уверенно пошел вперед и развил новое, тогда только нарождавшееся учение о закономерностях захоронения ископаемых остатков. Наблюдая и изучая природу и людей, он с большим успехом выступил как писатель в области научной фантастики.
Иван Антонович был уникальным человеком. Одновременно — что очень редко бывает — был крупным ученым и в то же время очень много дал в области литературного творчества. Миллионы читателей считают его своим любимым писателем.
Тафономия и вопросы палеогеографии: Межвузовский научный сборник. Саратов: Издательство Саратовского университета, 1984. С. 6–14. Тир. 300 экз.