И. ОГЛОБЛИН   Рисунки И. Михайлина

ТЕМНЫЙ, позеленевший от времени бронзовый кружок, глухо стукнув, покатился по ковру. «Простите!» Я наклонился и поднял его. На ладони лежала монета. На ее стертой поверхности лишь с трудом можно было разобрать контур незнакомого рисунка. На обороте — восточная вязь.

…Колыхнулась и поплыла перед глазами выжженная солнцем степь. По раскаленному песку, покачиваясь, тяжело ступает верблюжий караван. Бредут меднолицые, обожженные зноем люди в странных одеяниях. И там, где бесконечная линия песка сливается с синевой неба, в раскаленном мареве плывут причудливые башни минаретов, зубцы диковинных стен, покачиваются стройные пальмы, обещая обессиленным путникам тень и прохладу…

Я осторожно положил маленький бронзовый кружочек на стол. Видение исчезло. Минареты и оазисы сменили ряды книжных полок. Полки с книгами поднимаются до потолка. Книг много. Они не умещаются на полках и расположились на письменном столе, на стульях и даже на полу. Бегут ряды заголовков на корешках: «Всемирная история», «Махабхарата», «Труды института этнографии», «Древняя история народов Востока», «Народы Африки»…

Хозяин, Иван Антонович Ефремов, тоже смотрит на маленькую бронзовую монетку.

— Как видите, — говорит он, улыбаясь, — в Черной Гоби мы находили не только «кости дракона»..

«Кости дракона»! В одной старой монгольской сказке о них говорится так: «Дракон, пролетая, приблизился к земле, упал и умер. Кости его глубоко вошли в землю и стали каменными. Там, в горах Унэгэту, лежат теперь эти остатки. Голова с туловищем упали на полтора уртона дальше на запад, в горах Цзосту-Ундур-Хара. Вот каких размеров дракон!»

Раскрыть легенду помогли учение. В течение трех лет в безводных, малоисследованных районах Монгольской Гоби работала палеонтологическая экспедиция Академии наук СССР. Она открыла местонахождения исполинских динозавров и древних млекопитающих, раскопала скелеты древнейших животных, живших миллионы лет назад.

Раскопками в Гобийской полупустыне руководил профессор Ефремов. Ученые проехали по Гоби не одну тысячу километров. Маршрут экспедиции проходил в области Дороги Ветров — великого караванного пути из Центрального Китая в Россию — в Северной Гоби — и притом в наименее населенных ее районах.

«Дорога Ветров» — назвал Ефремов свою книгу, в которой рассказал о работе палеонтологов в Гоби. Сейчас эта книга лежит рядом с бронзовой монетой, как память о гобийском солнце и ветрах. На обложке два чудовища застыли в смертельном поединке. Наверху — черный гриф провожает колонну машин, уходящую вдаль, к неведомым отрогам гор.

Обычное совещание под машиной.

Я смотрю на профессора. Его крупная, тяжелая фигура не очень вяжется с привычным представлением о кабинетном ученом. Да он, собственно, никогда им и не был. В «Дороге Ветров» есть фотография, под ней подпись: «Обычное совещание под машиной. Слева направо: Ефремов, Новожилов, Рождественский». Под машиной на животах лежат трое. Они рассматривают карту. На одном — ковбойка, картуз, над козырьком защитные очки. Это Ефремов. Защитные очки не прихоть. Руководителю экспедиции не раз приходилось подменять шофера и самому вести тяжело нагруженную машину по гобийскому бездорожью. Впрочем, не только здесь. Ученый-путешественник, ученый-исследователь, он объездил Север и Урал, Восточную Сибирь и Дальний Восток, Среднюю Азию и Монголию, Сахалин и Западный Китай. За его плечами сотни километров нехоженых дорог, десятки расшифрованных белых пятен. И во всех этих исканиях его вела страсть, знакомая каждому первооткрывателю, каждому настоящему исследователю, страсть, которая не умирает с годами, а захватывает человека полностью.

«Трудно передать ощущение, охватывающее тебя, когда кладешь пальцы на желобки в истертых зубах диноцераса, мастодонта или динозавра, сделанные пищей, съеденной десятки миллионов лет назад. Или стоишь перед раскопанным скелетом чудовищного ящера, стараясь разгадать причину его гибели по положению, в котором захоронилось животное. Или отчетливо видишь на окаменелых костях следы заживших ран — сломанных и сросшихся переломов, отметины странных заболеваний. Кажется, что с глаз спадает какая-то пелена, и они глядят прямо в глубину времени, а современная человеческая жизнь соприкасается с прошлым, давно исчезнувшим, но совершенно реально осязаемым…».

В этом весь Ефремов. Ученый и философ, а скорее ученый и поэт, ибо кто, как не поэт способен угадать в мертвой материи торжество жизни? Умение оценить факты, построить смелую гипотезу отличает истинного ученого, в обычном увидеть необычное — художника. Ефремов счастливо сочетает в себе оба эти качества. В 1945 году в нашем журнале была опубликована его повесть «Звездные корабли». Данные двух наук — палеонтологии и астрономии — позволили Ефремову построить смелую гипотезу о возможности посещения Земли несколько миллионов лет назад пришельцами из других миров, а талант художника — превратить эту гипотезу в великолепную легенду, волнующую своей живой правдой.

Молодежь знает Ефремова как писателя. «На краю Ойкумены», «Путешествие Баурджеда», «Звездные корабли», «Белый Рог», морские рассказы читают и зачитывают до дыр. Но, наверное; не все знают о том, как Ефремов-ученый помог Ефремову-писателю и, может быть, даже больше, чем помог…

Могучая мысль ученого оживляла мир страшных животных…

Юность Ивана Антоновича, как и многих его сверстников, была суровой и неспокойной. «Детство мое закончилось в гражданскую войну на Черном море, после принятия меня воспитанником в автомотороту Шестой Красной Армии», — вспоминает он. — Было все — и бои, и походы, и даже тяжелая контузия снарядом с английской канонерской лодки под Очаковым. Затем — учеба. Долгие колебания между двумя профессиями — моряка и ученого — привели к тому, что я окончил мореходные классы и, начав плавать матросом на Дальнем Востоке и на Каспийском море, все же снова обратился к науке. Мне попалась статья в журнале «Природа» за 1922 год, в которой крупнейший наш палеонтолог академик П. П. Сушкин описывал древнейших наземных животных, найденных в отложениях пермской эпохи, на реке Северной Двине. Могучая мысль ученого восстанавливала большую реку, протекавшую здесь два миллиона веков назад, оживляла мир страшных животных, обитавших на ее берегах, раскрывала перед читателем необъятную перспективу времени и огромное количество нерешенных вопросов, интереснейших загадок науки… Я познакомился с ученым, с чудесной чуткостью отнесшимся к блуждающему в поисках своего пути мальчишке, и стал под его руководством понемногу осмысливать великую историю Земли и жизни…»

Сушкин пригласил Ефремова на работу в Академию наук. Правда, как вспоминает Иван Антонович, первая его должность была более чем скромной — технический помощник препаратора, но он, не колеблясь, принял предложение и навсегда связал свою судьбу с наукой, оставив мечту о дальних плаваниях.

Началась новая жизнь. «Зимой я долбил крепкую породу, освобождая окаменелые кости от ее покрова, а летом ездил по различным местам Союза в поисках ископаемых животных для своего учителя.

«Я стал «охотником за ископаемыми».

Я стал «охотником за ископаемыми». Удача сопутствовала мне и позволила сделать много интересных открытий в лесах и болотах Севера, в старых рудниках Урала, в степях и горах Средней Азии. Рос научный опыт и вместе с тем заканчивалась эгоистическая юность — формировалось сознание своего долга перед родной страной. В то время невозможно было не увлечься энтузиазмом и усилиями первых пятилеток строительства нашего общества. В решении задачи индустриализации страны роль геологии была особенно велика. Я окончил экстерном Горный институт и стал вести геологические исследования, преимущественно в Сибири, Якутии и на Дальнем Востоке. Тяжелая эта работа была отличной жизненной и научной школой. Пусть кембрийские отложения Алдана, гнейсы Восточной Сибири, мезозой Дальнего Востока, угольные шахты и золотые россыпи стояли далеко от тех общих вопросов исторической геологии и палеонтологии, которым я решил посвятить себя. Но все шире становился кругозор ученого и опыт путешественника…»

«Очевидно, это и натолкнуло вас на мысль описать свои странствия?», — спросил я.

«Пожалуй, да. — Иван Антонович некоторое время молчит, собираясь с мыслями. — Получилось так, — говорит он. — Мой учитель, академик Сушкин, умер и мне, не обладавшему его талантом и знаниями, пришлось стать на его место в науке. В этот трудный период усидчивых занятий и сугубо оседлого существования не раз приходила острая тоска по прежним странствованиям. Душа путешественника не мирилась с необходимым в тот момент кабинетным существованием. От щемящей грусти хотелось писать — не пятидесятую научную статью, а просто вспомнить живую деятельность путешественника, суровую борьбу с природой или чарующее единение с ней…

Несколько раз я приступал к писанию чего-то вроде воспоминаний геолога. Было истрачено порядочно бумаги, но попытки литературной композиции казались неинтересными, слова — пошлыми, описания природы — безвкусными. Теперь я понимаю, что основной причиной неудачи была большая занятость в науке. Не было возможности отойти от окружающего, посмотреть со стороны глазами художника, иметь время для неторопливого и тщательного раздумья.

Только в Великую Отечественную войну тяжелая болезнь, едва не погубившая меня, неожиданно поставила меня в такие условия. В долгий период выздоровления, непригодный ни для какой серьезной практической деятельности, я никак не мог примириться с ощущением своей ненужности именно в такой трудный для моей родины период. Показалось, что я смогу принести пользу, если напишу о том, что лучше всего знаю — о море, о природе разных мест нашей огромной страны, о мечтах и борьбе наших людей — моряков, путешественников, ученых-исследователей, словом из той области, в которой я сам жил и действовал…»

Иван Антонович говорит медленно, чуть заикаясь (след контузии, полученной в гражданскую войну). А я гляжу на бронзовую монетку и думаю: какую же, в сущности, хорошую службу она сослужила. Нет, это не просто память о Монголии: за ней — целый этап жизни ученого и писателя.

…Привычка ученого наблюдать и эти наблюдения записывать помогала художнику отбирать главное. Стремление ученого быть в курсе современных научных знаний придавало гипотезам художника научную достоверность.

Ефремов-ученый помог Ефремову-писателю сделать в ряде рассказов научные прогнозы. В 1948 году Ефремовым был написан рассказ «Адское пламя», позднее опубликованный в нашем журнале. В рассказе идет речь об испытании атомного оружия. В те годы, когда писался рассказ, атомное оружие еще не испытывалось при помощи ракет.

В рассказе «Алмазная труба» Ефремов высказал предположение, что в нашей стране будут найдены месторождения алмазов в трубках так же, как в Южной Африке. Рассказ был написан в 1944 году. В то время никто и не думал об алмазных трубках в Якутии. У самого автора не хватало доказательств для того, чтобы сделать научную работу, он написал научно-фантастический рассказ. Рассказ пользовался большой популярностью среди геологов. Они таскали его вместе с картами и дневниками. А спустя десять лет к Ефремову пришел один из них и положил на стол алмазы, найденные в трубке…

Гигантские волны он видел с палубы корабля.

Ефремов-путешественник помог Ефремову-писателю построить ряд рассказов на достоверных фактах, на материале приключений и встреч, пережитых самим писателем. Так гигантские волны, вызванные землетрясением в океане, описанные в «Звездных кораблях», он видел ночью с палубы корабля, близ Курильских островов, недалеко от восточного берега Сахалина, когда стоял на вахте. Одна за другой при ярком свете луны неслись по океану громадные волны без всякого шторма. Они прошли очень быстро, всего за минуту или меньше, накатываясь на отдаленную береговую отмель, но забыть это величественное зрелище он не смог и через тридцать лет.

Два года подряд каждое лето он изучал старые рудники Приуралья, спускаясь в старые полузасыпанные шахты, проникая в древние штольни и другие горные выработки. Спустя несколько лет, когда Ефремов стал писать рассказы, перед ним ожили дни исследования подземных выработок, ему захотелось передать читателю странное очарование заброшенных подземелий, а заодно и воскресить горных людей крепостного прошлого. Появился рассказ «Путями старых горняков».

Описанный в рассказе «Алмазная труба» голодный поход двух геологов — случай из жизни самого автора. Только в жизни положение было серьезнее, чем в рассказе. Ефремов вдвоем с гольдом сначала пробивался по реке, а затем шел семь суток сквозь тайгу, делая по пятнадцать перевалов в день без крошки пищи.

В рассказе «Тень минувшего» эпизод плавания через порог Боллоктас взят из действительно пережитых самим автором скитаний по большим порогам на реках Олкеме, Токко, Витиме.

«В общем, почти в каждый мой рассказ вкраплены воспоминания об эпизодах моей собственной путешественнической или морской жизни, — вспоминает Иван Антонович. — Исключение, пожалуй, составляют две повести: «На краю Ойкумены» и «Путешествие Баурджеда», и новый роман «Туманность Андромеды», который сейчас готовится к изданию в «Молодой гвардии».

Естественно, я поинтересовался дальнейшими планами писателя. «О, планы у меня обширные, — улыбнулся он. — В этом году, например, должен написать девять рассказов». «Почему именно девять?» «В голове они уже написаны… как раз девять. — Иван Антонович достал какую-то тетрадь. — Могу даже рассказать, если хотите?»

Вот над какими рассказами работает Ефремов в этом году: «Светлые жилки» — из жизни шахтеров Подмосковья; «Юрта ворона» — приключения геолога в Туве; «Арабеска» — приключения туарега (кочевника) в Сахаре; «Рыцари лебедя» — приключения молодого крепостного плотника, строителя церковной колокольни в подмосковном селе; «Молот ведьм» — о жертвах инквизации; «Камни в степи» — о доисторических людях и первых каменных постройках; «Кирангози» (вожак каравана) — о борьбе африканских туземцев против колониализма; «Персополис» — разрушение войсками Александра Македонского столицы персидского царя; «Бешеный слон» — из индийской жизни.

«Это планы — литературные, — добавил Ефремов. — Но есть у меня и другие планы… — Иван Антонович покосился на бронзовую монетку. — Думаю принять участие в советско-китайской совместной экспедиции палеонтологов по межгорным впадинам и пустыням Центральной Азии… Буду опять искать».

Знание—сила. 1957. № 7. С. 30—33.