Елена ВОРОНИНА, Элла МАТОНИНА
Сегодня под рубрикой «Наши публикации» мы предлагаем читателю композицию об Иване Антоновиче ЕФРЕМОВЕ. Состоит она из писем и воспоминаний, нигде до сих пор не публиковавшихся, интересных тем, что авторы этих воспоминаний и писем в основном молодые люди, студенты. И это понятно: так естественны в юности сомнения, поиски жизненного пути, желание сопричастности к судьбе большого, сильного, талантливого человека. Такого, каким является писатель и известный ученый И. А. Ефремов. Его образ благодаря кругу вопросов и тем, которые обращены к нему или на которые он отвечает, раскрывается перед нами еще объемнее и многообразнее. Становится ясно, что и книги его и сама личность оказывали и будут оказывать на молодое поколение самое благотворное влияние в идейном, гражданском и нравственном плане. В этом отношении — в познавательном и воспитательном — встреча с И. А. Ефремовым для нас, его современников, так же дорога, как и встреча с А. Т. Твардовским или В. А. Кавериным в тех публикациях, которые предлагал читателю "Студенческий меридиан".
В дом на Ленинском проспекте мы приехали с целью выбрать самое интересное из переписки Ивана Антоновича Ефремова, а вышло интервью... Впрочем, рассказывать нам начали, не дожидаясь вопросов. Мы слушали, спрашивали, время бежало, мы забыли про время, все более подвластные магии человека, глядевшего с портрета на книжном стеллаже.
— Ну, все, все, отпускайте людей!.. — молодо смеялась сероглазая Таисия Иосифовна, безуспешно «взывая к совести» завсегдатаев дома, перекочевавших из кабинета в прихожую следом за нами. Но отпускать и не думали, считая, что ничего еще толком не было рассказано о писателе и человеке.
Мы уходили, растревоженные и счастливые, как будто обрели негаданного и настоящего друга.
Мы поняли, что не сможем и не захотим оказаться в положении скупых рыцарей, таящих про себя свои богатства. На этих страницах будут говорить люди, лично знавшие Ивана Антоновича, и письма — Ивана Антоновича, Ивану Антоновичу, об Иване Антоновиче, и немножко мы.
РАССКАЗ-МОНОЛОГ СТУДЕНТА МИФИ П. ЛЕОНОВА
В тот день, когда я узнал, что Ефремова не стало, шел мокрый снег. Весть застигла врасплох, как все горькие вести. Я брел по улице, и мир вокруг, еще несколько минут назад такой яркий, сделался теперь скорбным: темный асфальт, темное небо, темные дома, темные силуэты прохожих, темный снег. Все было мрачным и мокрым.
Страшную осиротелость чувствовал я. Можно было месяцами не видеть Ефремова, не звонить неделями — достаточно было знать: он есть, и значит, порядок, все продолжается.
В тот день, когда Ивана Антоновича не стало, я впервые отчетливо понял, что Ефремов был для меня духовным наставником...
ПИСЬМО И. А. ЕФРЕМОВА — Е. ТРОФИМЕНКО
Многоуважаемый Женя!
Прежде всего — спасибо за сердечное поздравление, хотя 57 лет — это не заслуга, а скорее обратное — много лет, а мало сделано.
Отвечу на Ваше предыдущее большое письмо. Я был бы не прочь быть Вашим «духовным» наставником, так как Вы — человек хороший и мне симпатичный, но, к сожалению, это невозможно. Ведь духовный наставник — это человек, ежечасно «чувствующий» своего подопечного, всегда приходящий на помощь, разъясняющий все важные обстоятельства жизни. А что могу я, если за этим ко мне обращаются в письмах тысячи людей (ну, за наставлениями, скажем, не тысячи, а пусть сотня-другая), а я не имею никакой реальной возможности даже им всем ответить. Ведь не могу же я отвечать императивными утверждениями. Надо разъяснить, убедить, нередко просто утешить, но для этого надо каждое письмо по нескольку страниц. Вот и приходится скрепя сердце отступать в крепость и оттуда вести разговор сразу со всеми через свои произведения. И это сейчас — единственная возможность.
...Теперь немного о женщинах. Мне кажется, Вы делаете частую среди молодых мужчин ошибку — подавай вам идеал, а ежели не встретите такую (на самом деле, встретить — очень мало шансов, куда легче ошибиться, приняв мираж за идеал), то начинаются стоны, что, мол, так и не найду себе подруги. А ведь по-настоящему сильный человек рассуждает не так — нет идеала, так я создам его! И действительно, очень многое в женщине зависит от мужчины (как, впрочем, и наоборот). Женщина даст не то, чем она обладает, а то, что мужчина сумеет от нее взять. Так сумейте взять! И заставьте ее любовью, лаской, убеждением проявить скрытое в ней, развейте, усильте, утоньшите это — вот тогда Вы настоящий мужчина и возлюбленный. А то ведь, будь такой, как я хочу, а почему, собственно? Если она не знает иных путей и Вы не можете ей это показать? На кого пенять? Самое удобное — на нее, а на деле Вы же сами и виноваты. И вот такое в жизни встречается гораздо чаще, чем по-настоящему плохое или хорошее. Поймите это и не создавайте, как это называют психологи, себе психологического «клише» (штампа). Эти штампы порождают фанатиков или просто невежд, и очень трудно пробиться настоящему пониманию мира и жизни через броню этих штампов.
Вот вы верно написали в конце, что, несмотря на все это, жизнь прекрасна и удивительна, а почему же так? Потому, что мы зачастую слепы к ее двусторонности и начинаем понимать это лишь в общем, после известного времени.
С искренним уважением и приветом
И. А. ЕФРЕМОВ.
Москва, 24. 04. 64
...Иван Антонович написал, что духовный наставник — это человек, ежечасно «приходящий на помощь, разъясняющий все важные обстоятельства жизни». Но разве он не приходил на помощь, не разъяснял важных обстоятельств жизни, ведя через свои произведения «разговор сразу со всеми»?
Ученый-писатель — человек с большой буквы, Иван Антонович Ефремов был, есть и останется нашим духовным отцом, потому что останутся его книги — великий посев, брошенный уверенной, сильной рукой. Потому что осталась наша любовь к тому, ради чего жил и к чему он шел трудным единственным путем: осталась красота сущего, научного дерзания, созидающего творчества, отношений, поступка, летнего рассвета, зимнего заката, космоса. Осталась красота Женщины.
Все осталось нам, людям.
Как начиналась его писательская дорога? Как шел он к художественному освоению мира? Видимо, прежде всего от конкретности и точности, свойственных научной деятельности. Иван Антонович Ефремов — доктор биологических наук, профессор, создатель новой отрасли палеонтологии — науки тафономии, учения о закономерностях формирования геологической летописи, автор многочисленных специальных трудов, и в первую очередь обобщающего труда «Тафономия и геологическая летопись», удостоенного Государственной премии, руководитель трех последовательных экспедиций Академии наук в Монголию. Во время экспедиций в пустыню Гоби ученый блестяще применяет положения тафономии на практике. В противовес ложным заключениям некоторых американских ученых, считавших, что Монголия всегда была пустыней, а в своих «реконструкциях» далекого прошлого, рисовавших драматические картины битв гигантских животных из-за последних остатков влаги, Ефремов доказывает, что Монголия не была пустыней и в доисторические времена представляла собой заболоченную низменность с глубокими лагунами и богатейшей растительностью.
Частые письма из Англии, США, Австралии от коллег по науке свидетельствуют о том, что слово создателя тафономии — весомо и авторитетно.
Да, ученый с мировым именем и еще: геолог, географ, историк, а прежде: горный инженер, моряк, шофер и даже тракторист. Неполный круг его дополнительных интересов: астрономия, кибернетика, космонавтика, медицина, социология, психология, искусство!
Он прокладывал новые тропы по нехоженым местам страны: на Урале, в малоизведанных областях северного Сихотэ-Алиня и Амуро-Амгуньского междуречья, горных областях Якутии, Восточной Сибири, труднодоступной Верхне-Чарской котловине.
Он искал нефть, уголь, золото, рудные месторождения. Попутно составлял географические карты, впоследствии использованные при подготовке советского Большого атласа мира.
БАМ НАЧИНАЛСЯ И ТАК
«В морозы ниже 40°, то есть больше половины времени всей работы, приходилось туго. Пришлось срочно приспосабливать все приборы и инструменты. Обшивали все металлические приборы, чтобы к ним можно было прикасаться, не рискуя отморозить пальцы». Так пишет в своем отчете Верхне-Чарская партия Прибайкальской экспедиции 1934 г. — начальник тов. ЕФРЕМОВ, географ — тов. АРСЕНЬЕВ, коллектор — студент ЛГУ тов. НОВОЖИЛОВ и коллектор-художник тов. ЛЕСЮЧЕВСКАЯ.
Эта партия выехала на работу поздно. Ее надолго задержали уже на месте организационные неполадки и отсутствие средств. Она не получила на исходном пункте оленей (цены были непомерно высокие) и начала работу в момент ледостава.
Можно было бы поставить крест на работе и вернуться с первой оказией на железную дорогу, сославшись на объективные причины.
Но так не поступают советские люди.
Стальной молоток разлетается от удара о камень на якутском морозе. А люди, наши молодые советские ученые, ведь они сделаны из того же материала, что и героические строители Кузбасса, что и полярные мореплаватели Советской страны, что и дозорные на советских рубежах. Наши люди не отступают, а берут любые крепости! Этой дерзости учит весь коллективный опыт миллионов трудящихся нашей Родины!
Верхне-Чарская партия сделала свое дело скромно и хорошо. Но дело это героическое. Эта партия была послана для поисков нефтесодержащих структур в котловине верхнего течения р. Чары на Олекминском нагорье. Считалось, что в короткий летний сезон партия справится со своей задачей, но оказалось иначе. Зимой — уже после ледостава — партия развернула работу и сделала втрое больше, чем предполагалось. Кроме Чарской котловины, партия исследовала порожистый район Олекмы, две новых, ранее неизвестных котловины, из которых одна — Верхне-Токкинская — не меньше Чарской. Съемкой захвачены р. Хаки, Токко и часть Алданской плиты. Всего маршрутами пройдено 2750 км, из них с работой не менее 1600 км.
Собран ценнейший материал, впервые освещающий «белое пятно» на геологической карте Сибири. Наметились выводы, имеющие огромное научное значение.
Вот образец настоящей героической, большевистской работы! Имена товарищей, сделавших эту работу, должен знать весь коллектив работников Академии».
С. Шмулович
Газета «За социалистическую науку»
9 апреля 1935 г.
ИЗ РАССКАЗА Н.И. НОВОЖИЛОВА, В ТО ВРЕМЯ КОЛЛЕКТОРА ВЕРХНЕ-ЧАРСКОЙ ПАРТИИ, СТУДЕНТА 3-ГО КУРСА ГЕОЛОГИЧЕСКОГО ФАКУЛЬТЕТА ЛЕНИНСКОГО УНИВЕРСИТЕТА:
Полевая геологическая практика была обязательной для студентов, закончивших III курс университета. Заведующий кафедрой исторической геологии профессор Павел Александрович Православлев беседовал с каждым из нас, спрашивая, куда и почему хотел бы поехать студент. У меня было большое желание поехать в Восточную Сибирь; геопрактика в этой области представлялась мне более разносторонней. Павел Александрович предупредил, что, может быть, не совсем по желанию, но ему удастся подыскать поездки для всех. Два дня спустя он направил меня к академику В. А. Обручеву, а тот после краткой беседы к И. А. Ефремову. Иван Антонович в то время еще не вернулся с палеонтологических раскопок в долине Свияги. Только в 4 или 5-й визит я увидел спускавшегося по лестнице статного, молодого мужчину, и мы оглядели друг друга. «Вы — Иван Антонович Ефремов?» — спросил я. «А вы Нестор Иванович Новожилов», — утвердительно ответил он и пригласил подняться в его кабинет. Так мы познакомились.
...Иван Антонович и я поехали в Могочу для подыскания базы и рабочих. Базу нашли быстро. Она была неказиста, но удобна близким соседством с вокзалом. По желанию Ивана Антоновича мы обосновались на огородике в сарае рядом с коровником, а внизу было место для будущего склада. Пока были вдвоем, питались хлебом и длинной сочной редиской, которую я покупал утром и вечером у огородника-китайца прямо из грядок. Днем пили чай или молоко. Иван Антонович любил хорошие конфеты и просил покупать ему в вагонах-ресторанах проходящих поездов «сливочную коровку».
...В Могоче в ожидании работы было утомительно. Как-то в августе мне вспомнилось об университете, и стало ясно, что я надолго отстану от курса, а уехать к началу занятий и оставить партию без коллектора-геолога недопустимо и к тому же самому остаться без практики не лучше. Мы обсудили эту проблему. Иван Антонович начал с того, что отпустить меня не может... Столковались вот на чем: 1) Иван Антонович прочтет мне некоторые лекции из программы 4-го курса и что лучше эти лекции иллюстрировать фактическими разрезами, когда будем уже в пути к месту работы, 2) пока не разделимся, я буду вести съемку вместе с ним, 3) по возвращении в Ленинград он, кроме отзыва о геопрактике, даст справку о прочитанных мне лекциях из программы текущего курса... По лекциям Ивана Антоновича мне были зачтены тектоника, морфология и методы исследования фаций. Обширная полевая геологическая практика с самостоятельной геологической съемкой долины Токко признана была отличной.
У Ивана Антоновича была исключительная память. Когда мы в свободные часы лежали в сарае, он читал мне на память, не рассказывал, а именно читал. В моей полевой книжке записано 15 названий. Вот некоторые из них: «Алые паруса» и «Лоцман Битт-Бой, приносящий счастье» (в других изданиях «Корабли в Лиссе») А. С. Грина, «Борьба за огонь» Ж. Рони-старшего, «Конец сказки» Джека Лондона, «Дитя из слоновой кости» Райдера Хаггарда, «Горизонт» Роберта Кэрса. Долго лежать в одном положении утомительно, я вертелся вокруг своей оси, и, когда отворачивался от Ивана Антоновича, создавалось впечатление, будто он читает по книге. Польза была обоим: Иван Антонович сохранял то, что имел, я приобретал то, чего не знал!..
...Иван Антонович предложил выбрать нашему кораблю имя; лучшим оказалось предложенное им самим: Аметист. Мне было поручено написать это имя голубой краской... Быстро поставили мачту, приснастили парус, из платка сделали вымпел и в полдень 4 сентября поплыли по сливу струй по Тунгиру, потом по широкой Олекме через запад Амурской области, до реки Хани, там была фактория.
...За Хани начинались пороги. На Чару можно было перебраться по тропе через северо-восточные отроги хребта Удокан. Где-то не очень далеко кочевали якуты. Арсеньев вызвался найти вьючных лошадей. Мало надеясь на эту возможность, в тот же день разгрузили «Аметиста» для надстройки бортов и двускатной носовой кровли. Груз перетаскивали по косогору, работали все. Оставалась самая тяжелая ноша — 80-килограммовый ящик с сахаром; нужно было нести его вдвоем, но Иван Антонович подставил спину и приказал взвалить ящик; нес его он как будто без усилий.
...В плавании по порожистой Олекме началась посменная геологическая служба — выезд на лодке для описания обнажений и сбора образцов: один день выезжали Арсеньев и Лесючевская, другой — Ефремов и я.
Иван Антонович предложил мне есть из одной миски с ним, к тому времени, кроме хлеба и лепешек, ячневой каши с сахаром и чая, другой еды не было: Иван Антонович говорил, что ячневая каша в отдельной посуде не вызывает у него аппетита.
Когда закончилось наше путешествие от 120 до 150-го меридиана к востоку от Гринвича и от 54 по 61-ю северные широты, я вычертил свой маршрут по долине Токко, отчитался в расходе денег, полученных в Олекминске, сдал снаряжение и ходил стоять в очередях за билетом в Ленинград. Это было много труднее погрузки «камня не в деле» и к тому же после тайги весьма противно. За довольно большую плату носильщик купил мне билет в купейный вагон скорого поезда. Иван Антонович в своей спецовке выглядел «вербованным» и без отказа взял мое меховое полупальто до Ленинграда.
...С Иваном Антоновичем я ездил в палеонтологические экспедиции по Приуралыо и Монголии. Монголъская экспедиция интересно и правдиво описана им в книге «Дорога ветров»... Он собирался написать для юношей геологов особую книгу, которая воспитывала бы в них долг и честность к своей работе. Но не успел. Как-то мы вспоминали с ним прошлое. Я рассказал ему о яркой струящейся красоте северного сияния, о прозрачных реках и лесистых хребтах Тувы, и он сожалел, что ему не довелось быть в этих местах... Я же вспоминал давние дни нашего знакомства.
...В доброжелательном человеке доброжелательность проявляется в его поступках и может быть воспринята с первого общения с ним через какое-то неведомое чувство.
Мы шли с Иваном Антоновичем по одной дороге. Возможно, для меня она окончится в горах Киргизии, или в горах Восточного Казахстана, или снова приведет к морю Лаптевых...
ПИСЬМО К ИВАНУ АНТОНОВИЧУ АКАДЕМИКА В. А. ОБРУЧЕВА, УЧЕНОГО-ГЕОЛОГА, ЗНАТОКА ПАЛЕОНТОЛОГИИ, ПИСАТЕЛЯ-ФАНТАСТА
Многоуважаемый Иван Антонович!
Я не смог поблагодарить Вас за любезную присылку Вашего труда о Тафономии, так как сначала не имел времени познакомиться с ним ближе, а затем весь май я лежал в кровати и только недавно встал и понемногу возобновляю работу; сначала нужно было ответить на целый ряд деловых писем.
Я не представлял себе, что о захоронении остатков животных можно собрать столько интересных материалов, чтобы написать целую книгу...
Особенно понравились мне Ваши, указания ошибочности реконструкций местонахождений пермских позвоночных на Северной Двине и американских выводов о монгольских меловых и третичных животных. Как можно было говорить о пустынном режиме Монголии, познакомившись с этими богатейшими местонахождениями разных «завров», жизнь которых нельзя себе представить в условиях сухой пустыни, а не в стране с обильными реками, болотами и озерами, в которых и захоронялись эти водолюбивые животные? И становится обидно, что палеонтологический институт приостановил продолжение экспедиций в Монголию, вместо того чтобы настаивать на продлении их... Следовало бы устроить в институте публичную лекцию о монгольской фауне мела и третичного возраста с демонстрацией цветного фильма раскопок и реконструкций, чтобы ознакомить широкие круги с достижениями, заинтересовать результатами и побудить к возобновлению работ в Монголии и Китае. Поднимите этот вопрос в институте и устройте будущей зимой поездку нескольких лекторов с фильмами, по нескольким крупным городам СССР для лекций о результатах наших и американских экспедиций, (с критикой последних) в Монголии.
Мне кажется, что палеонтологический институт слишком уединился в своей скорлупе. Следовало бы чаще выступать с лекциями и докладами о его работах и достижениях и печатать в популярной литературе сведения о его работах. Этим пожеланием закончу и извинюсь еще за неясности письма — на даче у нас кризис чернил, единственная чернильница содержит какие-то остатки!
С сердечным приветом — В. Обручев.
Иван Антонович Ефремов — писатель, утвердивший в научной фантастике новое художественное видение, объединяющее литературу и науку.
Он автор «Рассказов о необыкновенном», исторической дилогии «Великая дуга» («На краю Ойкумены» и «Путешествие Баурджеда»), космической повести «Звездные корабли» и «Сердце змеи», путевых заметок «Дорога ветров», романа «Туманность Андромеды», рассказов «Адское пламя», «Катти Сарк», «Юрта Ворона», «Афанеор, дочь Ахархеллена», романов «Лезвие бритвы» и «Таис Афинская».
Книги Ефремова изданы на украинском, эстонском, латышском, литовском, болгарском, венгерском, польском, румынском, чешском, немецком, французском, английском и многих-многих других языках народов СССР и мира («Туманность Андромеды» на 36 языках).
Гуманистическая идейная основа творчества: человек — высшее создание материи, и его мысль вечна, как материя. Все произведения — звенья одной цепи, определяющей стремление писателя видеть в «реке времени» единый, диалектически развивающийся исторический процесс — от зарождения жизни и разума до высочайших вершин человеческой мысли и знания.
Цена совершенства — жизнь.
Роман «Таис Афинская» — его последняя любовь, обретенная наконец благословенная гармония научности и художественности.
ФИЛИПП ВЕНИАМИНОВИЧ БАССИН,
ДОКТОР МЕДИЦИНСКИХ НАУК, ПРОФЕССОР — О РОМАНЕ «ТАИС АФИНСКАЯ»
Глубокоуважаемая Таисия Иосифовна!
Вряд ли нужно, чтобы я Вас развернуто благодарил. Я думаю. Вы знаете, что значило для меня получить эту книгу.
Хотелось бы сказать о другом. В чем причина того очарования, которое неизменно охватывает читающего книги И. А., и, в частности, читающего «Таис»? Я назвал бы три причины.
1. Я не знаю ни одного произведения ни в художественной, ни в научной литературе, которое с такой ослепительной яркостью воспроизводило бы жизнь ушедших эпох. Какое сочетание глубины, знаний и мощи изобразительного таланта нужно для этого: ему в этом отношении нет равных.
2. Чувство красоты. Оно, это чувство, которое есть вместе с тем чувство строжайшей меры, дает о себе знать на каждой странице. Я вспоминаю единственное произведение, которое я мог бы в этом (только в этом!) отношении поставить рядом. Это «Стихотворения в прозе» Тургенева. Вся «Таис» — это тоже цепь таких стихотворений в прозе.
3. Его благородство. Только он мог в чужом, варварском, непонятном мире, в который он нас погружает, увидеть искры человечности, которым не дано было погаснуть. А мог он их видеть, потому что сам был озарен их позднейшим светом, нес этот свет в своей душе.
ПИСЬМО В. ТРАВИНСКОГО
Уважаемый товарищ Дмитревский!
Прочитал в одном из летних номеров «Невы» Вашу статью о «Туманности Андромеды» Ефремова. В прессе редко встретишь такую теплую и тонкую статью о фантастике. Я тоже его стойкий поклонник. Как и Вы, с радостью встретил новый ефремовский роман. Вот захотелось поделиться мыслями о «Туманности» да и вообще о Ефремове как о писателе. Не возражаете?
Мне — 25. Впервые познакомился с Ефремовым лет 14-ти. Как-то случайно натолкнулся на его рассказ «Белый Рог». Прочитал, перечитал, взахлеб пересказал приятелям. Потом повзрослел, ныне хожу в отцах семейства, но «Белый рог», как и «Аэлита», до сих пор любимые.
О Беляеве, или Немцове, или Казанцеве непроизвольно говоришь «фантаст», о Лагине — «писатель-фантаст», о Ефремове — просто писатель. Ефремов первый и пока единственный из наших прозаиков поднял фантастику до уровня настоящей художественной литературы.
Когда читаешь Ефремова, забываешь оскомину стандартов, не думаешь ни о какой научности. Эстетическое наслаждение получаешь от его вещей, как от лучших художественных, не фантастических, произведений. А научность — тут же, настоящая научность, глубокая, весомая, несомненная. Она органически пронизывает все его вещи, она настолько легко и свободно впитывается в стиль, в метод, в образы, что становится частью эстетики, частью художественности — самой точной их частью. Культура мышления и широта знаний идут в ефремовских романах и рассказах незаметным впечатляющим подтекстом. Литератор и ученый у него срастаются, взаимопроникаются...
Конечно, наиболее силен Ефремов в своих исторических романах и рассказах — об истории прошлой и будущей. Между прочим, это еще одно доказательство, что он — не ученый со склонностью к литературе, а литератор с научным образованием. Его не тянет к чисто научным сюжетам, он не популяризатор. Его привлекают темы, где научная сторона — лишь фон, орнамент, где главное — острая и по-неожиданному романтическая завязка, где странное и увлекательное действие сопровождает тяжелый лейтмотив таинственного прошлого или непривычный музыкальный ритм в космос наплывающего будущего.
«На краю Ойкумены» — прелестный роман, целиком оригинальный и очень волнующий — и диапазоном, и особенностью героев, и искренной героикой.
Но, конечно, вершина Ефремова — это «Туманность Андромеды».
Сравнивать «Туманность» не с чем, по теме и методам ее решения она уникальна. Ефремов говорит не о мире будущего — об этом пытались говорить почти все фантасты, и не о людях будущего — об этом тоже писали многие, Уэллс, например. Ефремов говорит о человечестве будущего, о человечестве в целом, а не о людях Земли. Фантазия уводит к таким феноменам, что слегка кружится голова. Все грани смещаются. Человечество уже — это бессчетная масса людей, населяющих множество небесных тел. В принципе дело идет к отказу от физических разграничений, по логике событий под человечеством вскоре уже начнут понимать совокупность всех мыслящих существ, а не только землян или их потомков. «Большое Кольцо» — это ж надо иметь смелость! С обычной ефремовской почти документальной и красивой точностью выписаны все детали лиц, одежд, действий. Сколько горячей, я бы сказал, нетерпеливой страстной выдумки, фантазии в самом высоком смысле этого слова. Чувствуется, что Ефремов годами мечтал написать такой роман, жил там, в «Эре Большого Кольца». В то же время — неподражаемое ефремовское сочетание научности и художественности, — легкого, изящного, но точного описания ракеты, и тут же — музыка как «звуковой телевизор» космонавтов. Не хочется избитых слов, однако — это величественное мечтание, юное по духу, серьезное по форме, взрывательное по страсти. Это очень талантливо и очень сильно.
До сих пор фантастика была жанром научного предвидения. После «Туманности» она стала жанром общественного предвидения. Нет, не то что — она стала способом выражения общественной интуиции будущего.
«Туманность» трудно и не хочется анализировать, она выписанная, отчеканенная какая-то. Мудро и прозрачно. Мне, например, вряд ли удастся когда-нибудь так написать. Она вся на музыке, музыке смысла, особой и слегка грустной...
С приветом,
В. Травинский.
ПИСЬМО СТУДЕНТКИ ТАДЖИКСКОГО ГОСУДАРСТВЕННОГО УНИВЕРСИТЕТА МАРИНЫ НЕКРАСОВОЙ
Здравствуйте, Иван Антонович!
Читаю второй раз «Лезвие бритвы» — Вашу замечательную книгу. И не могу не написать Вам — просто хочется поделиться мыслями о том, что Вы затрагиваете в своей книге. Сначала немного о себе. Я тоже имею отношение к литературе — я поэтесса. Пишу давно. Мне двадцать лет. Учусь в Таджикском госуниверситете (перешла па 4-й курс). Скоро выйдет мой первый сборник. Тематика моей поэзии, определилась давно — я пишу о пограничниках. Среди них жила, их полюбила на всю жизнь, им посвящаю стихи. И, поверьте, — они достойны!
Ваша книга о красоте. О том, как еще не научились мы понимать эту красоту по-настоящему, как порой боимся ее. Да, я часто, к сожалению, встречаю людей с ярко выраженным стремлением уничтожить что-то красивое, если оно не принадлежит им или не укладывается в их понятие «приличного». Ох, уж эти мещанские мерки... Как вспоминается мне тогда Ваш Иван Гирин! Вот это человек! Жизнь — лезвие бритвы. Те, которые — ЛЮДИ, те идут по нему. Но ведь сколько их по обеим сторонам лезвия, даже не ведая, что существует прекрасное, которое надо понять, чтобы жить. И самое страшное — ведь некоторые этого не понимают.
...Вы знаете, иногда так хочется встретить такого человека, как Гирин, и поговорить, чтобы тебе все-все объяснили. Мне очень трудно жить (я не жалуюсь!) — я вечно воюю за прекрасное. И так редко встречаю людей, которых волнуют эти же мысли.
Гирин объясняет, что человек становится чище и лучше, соприкасаясь с природой — раз; с трудностями и опасностями — два; с красотой — три.
Наверное, сейчас все слишком легко дается, и мы не задумываемся, откуда что берется. И красоту не ценим (я говорю о молодых).
Живем — проходим мимо. Есть такие стихи:
Остановиться, оглянуться
В последний раз, на вираже...
Если остановиться — увидишь столько... Злость, отчаяние, зависть, ревность, отупение, бессилие. Где же Гирин? Где Сима? Остальные?
Думаю — будут ли встречи, с красотой? Или все зря? Как объяснить все людям, уже привыкшим к злу и грязи? Все тревожней за будущее.
Где веселые, сильные, красивые, бесстрашные?.. Если можно, ответьте мне, пожалуйста.
С большим уважением
Марина Некрасова.
Спасибо за то, что Вы написали «Лезвие бритвы»!
* * *
Это письмо было написано в пору юношеского становления. Понятны в нем душевная ранимость, нравственные поиски, надежды на встречу с прекрасным. Понятно желание получить совет и ощутить поддержку. Была ли она? Марина Некрасова, узнав, что готовится публикация об И. А. Ефремове, написала в редакцию: «Прошли годы, и я стала зрелым человеком. Но книги Ефремова дороги мне до сих пор и навсегда. Блестящие, умные, проникновенные, они помогли мне понять, что «сама Земля есть звезда», помогли крепко стать на ноги. Я закончила филологический факультет Таджикского университета. Стала журналистом. Пишу стихи. В Душанбе вышла моя первая книга «Тюльпаны с далеких застав». В том, как сложилась моя судьба, я многим обязана И. А. Ефремову, человеку и писателю».
* * *
Уважаемая тов. Ефремова!
(Извините — не знаю Вашего имени-отчества.)
Однажды, живя в Ташкенте, я написал Ивану Антоновичу о том, как мне нравятся его произведения, как трудно их достать (приходится покупать у спекулянтов), спрашивал, каких его книг можно ожидать в ближайшее время. Иван Антонович ответил мне открыткой, текст которой привожу:
«Многоуважаемый Виктор Алексеевич!
Сейчас в «Молодой гвардии» печатается сборник моих рассказов «Юрта Ворона», здесь будут две новые маленькие повести «Сердце Змеи», «Катти Сарк» и «Последний, марсель!». Когда выйдет, я пошлю его Вам.
Работаю над небольшой повестью «Лезвие бритвы», а потом буду писать исторический роман с потрясающими приключениями, на время простившись с Космосом.
С искренним уважением
И. Ефремов».
Вот эту открыточку я и храню как память о выдающемся советском писателе-фантасте, родоначальнике новой эпохи в развитии мировой и советской фантастики. И даже этот короткий текст позволяет мне заглянуть в творческую лабораторию И. Ефремова. Ведь все мы знаем, во что вылилась «небольшая повесть»... А уж о личных душевных качествах автора, о его внимательности к людям и обязательности я и не говорю. После получения открытки я больше не писал Ивану Антоновичу, но прошло немного времени, и я получил его книгу «Юрта Ворона» с надписью: «Виктору Алексеевичу Дегтяреву на добрую память от автора. Москва, 4. 03. 60. И. Ефремов».
РАССКАЗ П. ЛЕОНОВА, СТУДЕНТА МИФИ:
...«Лезвие бритвы»... Это прозвучало как пароль: двое читали одну и ту же книгу...
Двоим не потребовалось испытание пресловутым пудом соли, чтобы стать своего рода побратимами.
Они засели за письмо автору «Лезвия»: новизна и масштабность проблематики романа поразили обоих, вызвали к жизни целую бурю мыслей. Но очень скоро стала ясна обреченность затеи: день ото дня письмо разрасталось как снежный ком, ему не видно было конца и края. И тогда они решили дерзнуть. Раздобыли номер телефона. Мудро не льстя себя надеждами на успех задуманного предприятия, которое ими самими расценивалось чуть ли не как верх авантюризма, позвонили и... вопреки не слишком оптимистичным ожиданиям сразу получили приглашение приходить.
Переминаясь с ноги на ногу, робко постучались в дверь кабинета. «Можно?» — еле выдавили осипшими от волнения голосами. «Нужно!» — прогремевшее в ответ по-дьяконовски густо, переливчато, сразу отмело все лишние слова — разные вступительные светские формулы, которые они заготовили по дороге сюда. Навстречу шагнул человек — большой, широкий, красивый: «Проходите, коллеги!» Они страшно смутились. Коллеги? Но они же не умеют писать... Иван Антонович улыбнулся просто: «Я ведь тоже не умею решать сингулярные уравнения...» — единственной фразой преодолев психологический барьер, ставя на одну с собой ступень. Всю их скованность как рукой сняло! Сидели рядышком писатель-ученый с мировым именем и два зеленых первокурсника и говорили, говорили, говорили. Шел восьмой час вечера, давным-давно истекло время, первоначально отпущенное на аудиенцию (с 15.00 до 16.00), и уже несколько раз заглядывала в кабинет Таисия Иосифовна, недовольная, ворчала потихоньку, дескать, надо же, сидят и сидят... Книжечку, убористо исписанную вопросами к Ефремову, которую припасли заранее, так и не вынули ни разу — заговорились и забыли про нее совсем...
Он был большой, красивый и широкий, и широкой была дорога, которой он шел по жизни, являя классическое воплощение горьковской формулы о приближении будущего перенесением его в настоящее.
Центральная установка философского романа «Лезвие бритвы»: внутри каждого из нас таятся нераскрытые могучие силы, пробуждение которых путем соответствующего воспитания и тренировки неизбежно приведет к тому интеллектуальному богатству, о котором мы мечтали для людей грядущей коммунистической эры, — это прежде всего установка для себя самого.
ПИСЬМО ИВАНА АНТОНОВИЧА СТУДЕНТКЕ УНИВЕРСИТЕТА ВАЛЕ
Многоуважаемая Валя!
Ваше письмо полно бурного изъявления чувств, без всякого сомнения — искренних. Однако не давайте им обуревать себя, иначе они могут выйти из-под Вашего контроля, особенно когда им случится выразить себя в страстной любви.
Ведь одной из главных целей моего романа была попытка показать необходимость гармоничного балансирования ЧУВСТВА И РАЗУМА, СВОБОДЫ И ДИСЦИПЛИНЫ. Чем суровее окружающая Вас жизнь или жизненная обстановка, тем строже должна быть Ваша самодисциплина, тем легче Вам жить и не расплачиваться за ошибки, которых тем больше, чем меньше дисциплина.
И в то же время самодисциплина, перешедшая грань необходимости, может сделаться тюрьмой, превращающей человека в ханжу, труса или лицемера. Где же искать критерии, как определить грань между нужным и ненужным? Вот тут-то и должно прийти на помощь понимание красоты поступка, пути или вещи. Это понимание может быть врожденным — мы говорим, что это человек с врожденными вкусом и тактом, или его можно воспитать в себе, тщательно отбирая свои чувства, оценки, и поступки.
Обо всем этом нужно писать и писать, так мало еще сказано в современной литературе, а в прежней — зашифровано в описании чувств или высказано через религиозные положения, для современного человека малоприемлемые.
Ограничусь еще одним. Вы пишете, что хотите скорее окончить университет и отдавать людям знания, скорее научиться писать. Как мало знаний даст Вам университет для этого! Мы часто совершаем эту ошибку, считая, что та небольшая сумма познаний, какую Вы получите по любой специальности в высшем учебном заведении, является гарантией образованности на всю будущую жизнь. Поверьте, что она — ничто, если Вы не будете увеличивать ее всю жизнь, и дело университета лишь научить Вас работать с книгами, уметь находить нужные Вам сведения.
Итак, отдавать людям знания Вам придется не сразу, скорее Вы сможете отдать им свои чувства, если у Вас окажется талант писательницы. А популяризация знаний, которую Вы правильно сочли великой задачей современности, — это придет лишь сколько-то лет спустя, и пусть это Вас не смущает.
Невежество — основа мещанства — это враг номер один для коммунистического общества, для будущего всего человечества, все остальное — пустяки по сравнению с этим!
С искренним уважением
И. А. Ефремов.
РАССКАЗЫВАЕТ МАРИЯ ФЕДОРОВНА ЛУКЬЯНОВА, С 1937 ГОДА СОТРУДНИЦА ЛАБОРАТОРИИ ПАЛЕОНТОЛОГИЧЕСКОГО ИНСТИТУТА, КОТОРОЙ РУКОВОДИЛ И. А. ЕФРЕМОВ:
...Когда за свою «Тафономию» Иван Антонович получил Государственную премию, собрал нас всех, всю лабораторию и заявил: деньги разделим поровну, шесть тысяч на шестерых сотрудников лаборатории. Делится отлично, по тысяче на брата. Ну, мы, конечно, возмутились (премию-то ведь ему присудили: нашей заслуги тут никакой не было), отказались наотрез. Он — свое, а мы свое. Как он нас ни убеждал, никто денег не взял.
Так что же он придумал? Устроил банкет в ресторане, на который пригласил весь Палеонтологический институт, весь буквально — от директора до уборщицы.
Нашел-таки способ разделаться с деньгами этими. Такой уж это был человек — все отдаст...
РАССКАЗЫВАЕТ ТАИСИЯ ИОСИФОВНА ЕФРЕМОВА:
...Это был необыкновенный, человек... Главное, что в нем было и что определяло все его поведение, руководило всеми поступками, — это доброта.
В нашем доме всегда было очень много людей, и он помогал всем буквально чем мог, вплоть до денег... Помогал даже осужденным. Да, очень часто помогал деньгами, большими суммами. Не помню случая, когда отказал кому-нибудь. Хотя нет... Такой случай был...
Однажды к нам пришел один бывший заключенный, которому Иван Антонович регулярно помогал много лет, и буквально потребовал огромную сумму. Иван Антонович сказал, что почему, собственно, он должен помогать только ему — есть много других людей, которые не меньше нуждаются в помощи, в общем, сильно был рассержен, я очень редко видела его таким.
Тот человек больше к нам в дом не приходил...
...Он был рыцарь по отношению к женщине... Преклонялся перед женской красотой. По-моему, за одно «Лезвие» женщины должны ему памятник поставить!..
Я была очень, очень счастливой женщиной...
Да, он был добр и внимателен к людям.
Электромонтер, пришедший на дачу чинить проводку, заинтересовался вдруг устройством вселенной. Проводка давно была в полном порядке, а они все сидели на ступеньках крыльца, и Иван Антонович обстоятельно и с абсолютной серьезностью делился своими обширными астрономическими познаниями.
Он лежал тяжелобольной, с отеком легких. Врач, регулярно его навещавшая, в тот вечер выглядела особенно утомленной. Его мучили страшные боли, но, верный себе, Иван Антонович шутил, сказал какой-то комплимент. И женщина тотчас расцвела, преобразилась...
Он был добр. Его доброта не имела ничего общего ни с добротой благодетеля, свысока дарящего, ни с всепрощенческой добротой, подставляющего поочередно то левую, то правую щеку. Его доброта была активной, требовательной, настоящей.
ПИСЬМО И. А. ЕФРЕМОВА К В. В.
Ваше последнее письмо показало мне, что напрасно затратил на Вас столь много времени — еще Вы совсем «непроявлены». В «Лезвии бритвы» есть место относительно критерия нормальности, где говорится, что этот критерий, вне всяких там проявлений способностей, одержимостей и прочих модных сейчас словечек, — ОБЩЕСТВЕННОЕ ПОВЕДЕНИЕ ЧЕЛОВЕКА, ЕГО ОТНОШЕНИЕ К БЛИЖНИМ И ДАЛЬНИМ СВОИМ СОБРАТЬЯМ.
Так вот, имейте в виду, что не существует мелких и крупных вещей в плане человеческих отношений, — все крупно! Если Ваша философия позволяет Вам свысока смотреть на все, кроме личных интересов, и плевать, как Вы выражаетесь, на чувства своих родителей, то и философия Ваша — дрянь и сами, Вы — тоже дрянь, конечно, ежели Вы «нормальны». Подумайте над этим серьезно сейчас, пока Вы делаете первые шаги, по жизни. Иначе как же Вы можете думать о «Благе»? Пустозвонно? Или благо понимается для себя только? Такого не существует. Вот придет ко мне такой философ, и я ему скажу: проваливайте к дьяволу, я книги писал для себя и для заработка, на остальное все и на вас — плевать! Отличная философия в духе штурмовика!
И. Ефремов.
ОТРЫВОК ИЗ ПИСЬМА К В. РОССИХИНУ
Многоуважаемый Василий Владимирович(?),
(Вы не сообщили мне своего отчества, а для людей моего поколения именное обращение — невежливо.)
Не огорчайтесь, что Вам 22—23 года. Психологи глубоко ошибаются, что объем памяти к этому времени заполнен на 90 процентов, — это грубейшая ошибка. Он не заполнен и на 50 процентов в 50 лет, при неустанной работе и тренировке, так как владеть ее богатством мы еще не научились. Подсознательная память, вообще говоря, запоминает все, но связи ее с сознанием с годами становятся все более «тугими», так сказать.
...Если, искать путь, то, как Вы очень хорошо сказали в начале письма, он в наше время лежит через общественную йогу («агни-иогу»), йогу служения человеку и обществу, йогу уничтожения страдания и войны со злом и несчастьем (не забывая, что все в этом мире имеет две стороны). Для всего этого нужно и самоусовершенствование и самоограничение, но в иной мере и иных целях, чем в личной йоге, которой начинают увлекаться многие, мечтая получить особую власть и силу. Если бы они знали, что не получат ничего, кроме ответственности и заботы, самопожертвования и долга, то они даже близко не пытались бы познакомиться с высшей йогой. Если бы они знали, что на самых высших ступенях «посвящения» человек не может жить, не борясь с окружающим страданием, иначе он погибнет...
От души желаю Вам и Вашим товарищам твердо стать на путь — это самое большое счастье, какое есть на Земле, кроме большой любви...
С искренним уважением И. А. Ефремов.
РАССКАЗЫВАЕТ ТАИСИЯ ИОСИФОВНА ЕФРЕМОВА
В Ленинграде прямо с вокзала мы всегда ехали на одну и ту же улицу, к одному и тому же дому. Иван Антонович выходил из машины и подолгу стоял молча, склонив голову...
Я как-то стеснялась спросить его, что это за дом, а потом все-таки спросила. В доме на Большой Серпуховской жил Василий Александрович Давыдов, школьный учитель, которому Иван Антонович был многим обязан...
Законы, правящие жизнью, были сложны, но и просты: все люди — должники по отношению друг к другу.
Он был в долгу перед многими: учителем математики Давыдовым, которому обязан молниеносным окончанием школы второй ступени, знаменитым зоологом и палеонтологом академиком Петром Петровичем Сушкиным, приблизившим к себе 16-летнего юнца, первым распахнувшим Ефремову двери в заманчивый, влекущий мир «теней минувшего»; Алексеем Николаевичем Толстым, на пороге смерти благословившим на литературу. И платил долги, ничего не умея оставить «про себя». Все, что имел, должен был передать дальше по цепи — тон великой человеческой цепи, что из мглы Великой Дуги протянулась через нас в свет Великого Кольца.
Особое пристрастие Иван Антонович питал к художникам, подобно сказочным чародеям, владеющим даром останавливать мгновения текучего песка времени, увековечивая тленную красоту в нетленных творениях искусства. (Пандион из романа «На краю Ойкумены», Рамамурти из «Лезвия бритвы», Лисипп со своими учениками из «Таис Афинской» — художники.)
Многолетнее творческое содружество связывало Ивана Антоновича Ефремова с юной художницей-украинкой из села Полонного Галей Яремчук.
ПИСЬМА ИВАНА АНТОНОВИЧА СТУДЕНТКЕ ГАЛЕ ЯРЕМЧУК И ЕЕ МАМЕ
Уважаемая Галина Николаевна!
Спасибо за присланные иллюстрации. Конечно, в них мало умения, но есть то, что гораздо важнее, — способность видеть и чувствовать. Может быть, Вам стоит учиться рисовать по-настоящему?
Из Ваших рисунков мне больше всего понравилась Тиллоттама (верно угаданный образ и даже одежда в день поездки на спортивные состязания). Чара с гитарой и черные маки. Очень хорошо сделана по динамике сцена Тиллоттамы у льва, но лев сделан неверно, не по-индийски. Конечно, Вы не могли этого угадать...
Не удались Дар Ветер и Веда у телевизора и звездолет на черной планете, а вот рисунки для «Ойкумены» куда более живые и удачные, особенно Пандион и Кави на берегу океана.
Мне кажется, что рисовать (сам я очень плохо умею) — это замечательный дар, много помогающий жить, и его надо развивать.
Желаю Вам всяких успехов.
С уважением,
И. А. Ефремов.
Москва, 3. III 64 г.
Многоуважаемая товарищ Ситанская!
(Извините, за официальное обращение, но Вы не сообщили мне Вашего имени-отчества.)
Я послал Гале заказной бандеролью новые фото с письмом-отзывом на присланные мне к 7 Ноября рисунки, которые мне очень понравились — совершенно искренне и без всяких скидок. Ваша дочь талантлива, и надо этот талант развивать. Я забыл, что она поступила в худ. школу заочную в Москве, а не у себя в Полонном, и написал ей предостережение против возможных в провинции «загибов», неверно направленного усердия учителей. Но раз школа московская — это легче, хотя и тут тоже не исключены такие случаи.
В качестве праздничного подарка я выписал Гале журнал «Художник». Пересылаю Вам «при сем» квитанцию на подписку, на случай каких-либо задержек в доставке или недоразумений.
Напишите мне, если Вам надо будет еще чем-нибудь помочь — приобретением красок, бумаги, кистей и т. п., что может оказаться отсутствующим у Вас в городе. У меня много друзей-художников, и они мне с удовольствием помогут в этом. Кстати, я покажу кое-кому аз видных мастеров Галины рисунки. На днях пошлю Гале свою последнюю книгу «Лезвие бритвы». С искренним уважением — И. Ефремов.
Москва, 25 ноября 1964 г.
Многоуважаемая Галя!
Большое спасибо Вам за прекрасный подарок к Октябрьским праздникам — Ваши рисунки к «Туманности Андромеды».
Я был этим очень тронут. Рисунки в целом вполне хороши, и, безусловно, Вы выросли как художник с тех пор, как посылали мне свои прежние рисунки. Мне очень нравятся лица героев, в них действительно есть нечто от людей будущего. Также в большинстве случаев хороши краски. Что мне не понравилось — некоторая манерность, невесть откуда подхваченная Вами: какие-то виньеточки, узорчики, портящие некоторые рисунки, в остальном смелые и хорошие.
Желаю Вам всяких успехов. Художник из Вас может получиться интересный, если Вас не собьют на всякие там штучки.
Привет Вам и Вашей маме от жены и меня. С искренним уважением —
И. А. Ефремов.
Москва, 16 ноября 1965 г.
Многоуважаемая Галя!
Я еще не дома и без своей машинки, поэтому, если Вы не разберете мой почерк — напишите, но тогда придется подождать с ответом.
Буду краток, чтобы Вам меньше расшифровывать, и пишу только о деле.
Перед Вами действительно трудный выбор. Профессия художника очень неблагодарна... Все дело в том (а это мало кто понимает), что художник созревает и достигает высоты мастерства медленно. Поэтому, чтобы жить, он вынужден или ремесленничать все годы восхождения, или иметь другую профессию... причем не мешающую приватным занятиям художеством, то есть не требующую сильной занятости, следовательно, плохо оплачиваемую. Это похоже на карьеру ученого в довоенное время. Достижение мастерства на своем оригинальном пути — тернистая дорога, вступая на которую надо быть уверенной (совершенно), что это действительно главный интерес в жизни. Тогда невзгоды профессии, непризнание, плохая оплата и т. д. делаются хоть и огорчительными, но переносимыми. Что Вам посоветовать? Я могу только сказать, что бы я делал на Вашем месте, исходя из того, что Вы, по-моему, талантливая и одарены важнейшим для большого художника свойством — большой творческой фантазией, а следовательно, и возможностью делать интересные и крупные вещи...
...Разумеется, творческую фантазию надо развивать — самообразование, книги, картинные галереи, журналы. Для этого надо получить соответствующую специальность, и, мне кажется, лучше всего — искусствоведа. Если окончить по иллюстрации книг, это интересно, но это — заказное исполнение с первых шагов — следовательно, ремесло и гибель как художника (самобытного искателя, вольного мастера). Если окончить по классу рисования художественное училище, то это будет наверняка отработка преподавателем в школе — хуже этого сейчас быть ничего не может. Искусствоведение — это возможность работать в какой-нибудь картинной галерее и длительное приватное самообразование с учением у какого-нибудь большого мастера.
Если вообще плюнуть на искусство и идти на «хлебную» специальность, это значит — закопать талант, а надо ли? Во имя чего? Тем более, что женщина выходит замуж и часто летит вся ее деловая карьера прахом.
Итак, совет — поступать на искусствоведческий. Если пропустить год — не беда, здоровье не очень-то крепкое, не вредно сделать перерыв. В этом году будет первая волна наплыва в студенты послевоенных детей — эта конкуренция останется такой же и в последующие годы — и тут ничего не теряется. С языком (обязательно английским) надо подзаняться с репетитором. Если мало средств — напишите, м. б., чем-нибудь и поможем.
Привет Вам и Вашим родителям от жены и меня. Простите за почерк — пишу лежа.
С искренним уважением —
И. Ефремов.
Москва, больница, 17. V. 66 г.
Многоуважаемая Галя!
Мне понравилось Ваше письмо — оно умное, и я согласен практически со всеми Вашими положениями.
Думающий человек с художественным талантом — это уже много.
Напишите список необходимых Вам книг — может быть, удастся кое-что добыть в Москве и Ленинграде. Я не могу это делать ни сам, ни жена, которой, увы, сейчас много хлопот со мной. Но я могу дать команду молодежи, которой много около меня, и она будет это делать — медленно, как всякая молодежь, но с удовольствием.
Так что Вы меня не затрудните.
Сердечный привет Вам, Вашим маме и папе от меня и Таисы Иосифовны. Будьте здоровы.
С искренним уважением
И. Ефремов,
санаторий «Узкое», 15. IV. 66 г.
Многоуважаемая Аделаида Александровна!
(Прошу простить, если не угадал Вашего отчества.)
Берегите Галю — она ведь в самом деле очень талантливая, берегите ее, но не балуйте (хотя это и трудно — будь у меня такая дочь — непременно бы избаловал).
С искренним уважением И. ЕФРЕМОВ.
Многоуважаемая Аделаида Александровна!
(Простите, если напутал с именем-отчеством. Записная книжка осталась в Москве.)
Меня не надо ни за что благодарить. Я уверен, что в жизни Вашей Гали встретится еще немало людей, которые ей помогут. Это Вас надо благодарить за талантливую дочь. Я очень хорошо понимаю Ваше беспокойство за Галю, но действительно здесь нельзя ничего сделать. Это начало ее собственной жизни, и то, что у нее получится, будет зависеть не только от ее таланта, но и от здоровья, выносливости и подчас просто удачи. Во всяком случае, если у нее достаточно крепок щит мечты и броня фантазии, то даже крупные неудачи не должны сломить ее и она своего добьется. Что же такое это «свое»? Мне кажется, что это вовсе необязательно материальный успех, а максимально возможная свобода творчества, пусть даже ценой существования в некоторой тени. Настоящее творчество при настоящем таланте почти всегда дает свои плоды. Однако, следует помнить, что путь искусства... чрезвычайно труден, а потому не надо пугаться первых неудач...
С искренним уважением —
И. Ефремов, санаторий «Десна», 28.3.67
Многоуважаемая Галя!
Давно не писал Вам, учинив некоторое свинство. Есть слабое оправдание в том, что был в санатории и плохо себя чувствовал, но все же следовало бы дать Вам понять, что мое отношение к Вам нисколько не изменилось от Вашей последней неудачи.
...Конечно, жить надо и рисовать для журналов — это значит в какой-то мере подчиняться их требованиям... Но все же мне показалось, что не слишком ли Вы изменили себе в последних рисунках — я имею в виду Ваши рисунки к моим «Пяти картинам». Эти страшные небритые рожи в шизофреническом духе... — я прямо ахнул, где же Галя?..
Если искусство перестает быть собиранием красоты, то на черта оно нужно? Передавать личные мрачные чувства ублюдочной психологии стало очень модным, но Вам-то зачем подражать этому направлению, порожденному бездарностью и ограниченностью виденья? Оставьте его тем, кто не только не видит, но и не может вообразить ничего прекрасного!
Сердечный привет Вам от Таисы Иосифовны и меня. Пишите о Ваших делах и планах.
С искренним уважением —
И. А. Ефремов.
Москва, 1 ноября 1968 г.
* * *
...Он, Иван Ефремов, писатель и ученый, стоит перед глазами нашей памяти в полный рост, спокойный. Ему удалось обрести то, к чему он шел всю свою жизнь и призывал, как мы еще раз убедились, других: уверенную радость труда для других.
...Длинен путь к подлинной гармонии, цена совершенства — Жизнь.
Работы Г. Яремчук к произведениям И. Ефремова
Источник:
Студенческий меридиан. 1977. № 10. С. 16-23.