П. К. ЧУДИНОВ
ТРИ ВРЕМЕНИ ИВАНА ЕФРЕМОВА
Вдумчивое знакомство с творчеством Ивана Ефремова, вероятно, следует начинать с ранних рассказов. Именно этим путем многие из нынешнего старшего поколения начали с детства и юности открытие для себя Ивана Ефремова, тогда уже известного, но еще будущего автора «Туманности Андромеды» и других романов, принесших ему мировую известность.
Общий обзор раннего творчества писателя с позиций научной фантастики — задача исследователей этого жанра. Мы же затрагиваем здесь лишь частные моменты научного аспекта фантастики Ивана Ефремова. В целом его рассказы отличаются широтой научных проблем. Сложные, далекие от разрешения гипотезы или необъяснимые открытия сразу же привлекли внимание читателя. Обычный в фантастике сюжет нередко расцвечивается у ученого-писателя веером приключенческой мысли, где последовательно от первичной гипотезы и теории расходятся весьма правдоподобные доказательства. Поэтому интересно увидеть почву, на которой появились первые ростки его фантазии, попытаться проследить, как обычный научный материал, описания, идеи, факты последовательно трансформируются в научную фантастику в форме, знакомой читателю. Нет необходимости рассматривать все раннее творчество писателя, очерчивать направления и характер взаимосвязей в рассказах, исследовать весь чисто ефремовский синтез науки и фантастики. Более интересно и показательно другое: сравнить, где возможно, исходный научный, экспедиционный или другой, чисто объективный материал и конечный продукт, т. е. рассказы. При этом важно следовать не за известными нам фабулой или сюжетной линией, но в какой-то мере за мыслью ученого и писателя, как бы проследить неуловимый и невидимый обычно ход творческой мысли, составить хотя бы отдаленное представление о путях зарождения его идей, приобретших позднее характер прогноза или предвидения. В этом отношении благодарный материал дают многие рассказы Ефремова.
Рассказ «Путями старых горняков» документален, автобиографичен и очень точно передает впечатления и воспоминания И. А. Ефремова о работе на заброшенных медных рудниках Южного Приуралья. Место и время действия рассказа подлинны: поселок Горный, около 80 км к северо-западу от Оренбурга. Здесь Ефремов искал кости пермских ящеров и изучал захоронение их остатков в медистых песчаниках. Здесь же Иван Антонович постигал первую практику горного и шахтного дела. В научном плане эти многолетние исследования обобщены в его классической монографии о вымерших ящерах из медистых песчаников. В самом же рассказе поиски ящеров опущены и оставлены поиски и геологическое изучение руд, которыми также занимался Ефремов. По ходу рассказа ученый не забывает отметить весьма существенные чисто научные детали: «Поражающее впечатление производят огромные черные стволы окаменелых деревьев иногда даже с сучьями. Гиганты давно минувших лесов, теперь ставшие железом и кремнем, лежат поперек выработок, и ход часто огибает такое дерево сверху или снизу, не в силах пробить его крепкое тело». Гигантские куски окаменелой древесины можно увидеть ныне у бокового входа в Палеонтологический музей на Профсоюзной улице: они привезены экспедицией Ефремова, но не из шахт Южного Приуралья, а из меловых песчаников пустыни Гоби.
Работа под землей обостряет наблюдательность, и Иван Антонович попутно разгадывал старые способы разработки рудных гнезд и возраст горных выработок. Наклонные узкие ходы-лазы были проделаны рудокопами чудских племен; выработки, причудливо изогнутые по контуру рудного тела, относились к концу XVIII в.; широкие, прямые и ровные выработки отмечали середину прошлого века и, наконец, выработки с неровными изгрызенными динамитом стенками были наиболее поздними.
По-видимому, Ивану Антоновичу было нетрудно писать этот рассказ. Он собрал и просмотрел архивные материалы по многим сотням рудников Приуралья, изучил их историю и непосредственно осмотрел наиболее известные шахты и рудники, в которых находили когда-то остатки древних позвоночных. Поэтому он как бы заново повторил подземные странствия своих героев. В рассказе спутником и проводником Ефремова по заброшенным подземным выработкам был старик-штейгер, хорошо помнивший времена крепостного права. Странствия по выработкам живо напомнили штейгеру разыгравшиеся здесь события давней юности. Роль и имена старых горщиков позднее отмечены и названы у Ефремова в его капитальном труде, причем сама монография посвящена «Безымянным горнорабочим старых медных рудников Западного Приуралья — первым открывателям фауны медистых песчаников».
Ныне место действия рассказа в поселке Горном отмечено читателями-энтузиастами мемориальной доской. В своем письме школьникам, прочитавшим рассказ, Иван Антонович сообщал: «Ваше письмо доставило мне большое удовольствие — вспомнились все мои путешествия по Оренбургским местам в 1929—1930 гг. И дом в хуторе, тот самый, где я жил, но, кажется, не сохранился глинобитный сарай-амбар — в своих путешествиях я обычно не останавливался в избах, а занимал отдельное помещение: и хозяев не стеснишь, и себе удобнее. Мои хозяева Самодуровы были очень хорошие люди и заботились обо мне, как о родном, впрочем тогда в Горном было довольно много населения и много хороших людей... Вы верно разыскали и разгадали. Действительно, в рассказе я передал собственные приключения и впечатления, а также часть того, что мне успели рассказать два штейгера Каргалинских рудников. И вот теперь, вы, любознательные ребята, живо напомнили мне происходившее 35 лет тому назад. Большое Вам спасибо, спасибо и тем, кто меня вспомнил...» Этот рассказ пробудил воспоминания Ивана Антоновича о местах, с которыми были связаны его основные научные интересы и поиски. «Не знаю, — писал Ефремов в другом письме своим читателям, — удастся ли мне побывать когда-нибудь в милой сердцу Оренбургской степи, но если сердце поправится, то, может быть, и приеду, года через два, проехать до Оренбурга через Горный и Шарлык в Башкирию на старые медные рудники, которые там еще древнее, чем в Оренбургской области».
Знакомую картину милой сердцу приуральской степи с кустами вишенника по отвалам старых рудников писатель переносит в «Туманность Андромеды» в главу «Река времени». В описаниях ящеров нетрудно уловить особенности тех животных, которые ученый исследовал в Татарии и Приуралье. Здесь же, с позиций ученого, писатель рисует непостижимо заманчивую для палеонтолога мечту о раскопках в будущем. Лишь условно их можно назвать раскопками. Они проводятся без вскрытия слоев и удаления породы. Порода просвечивается жесткими лучами, и сфокусированные изображения скелетов в нужном увеличении передаются на экран. При этом Ефремов не упускает возможности показать причины эволюционных преобразований в скелете животных: «Дар Ветер, не отрываясь, смотрел на неуклюжий, тяжелый остов древней твари. Увеличение мускульной силы вызывало утолщение костей скелета, подвергавшихся большей нагрузке, а увеличивавшаяся тяжесть скелета требовала нового усиления мышц. Так прямая зависимость в архаических организмах заводила пути развития множества животных в безысходные тупики, пока какое-нибудь важное усовершенствование физиологии не позволяло снять старые противоречия и подняться на новую ступень эволюции. Казалось невероятным, что такие существа могли находиться в ряду предков человека с его прекрасным, позволяющим изумительную подвижность и точность движений телом. Дар Ветер смотрел на толстые надбровные дуги, выражавшие тупую свирепость пермского гада, и видел рядом гибкую Веду с ее ясными глазами на умном лице... Какая чудовищная разница в организации живой материи».
Реальная основа рассказа «Голец Подлунный» пояснена Ефремовым в 1960 г. в письме литературоведу Е. П. Брандису: «Это совершенно точно воспроизведенное путешествие в указанных местах в 1934—1935 гг. Также точны встреча с Кильчегасовым и его рассказ. Фантазия — поход на голец Подлунный и находка пещеры». В основе этого похода было путешествие Ивана Антоновича совместно с геологом А. А. Арсеньевым по страшному ущелью в глубь хребта Кодар в Чарской котловине. Фантастическое ядро рассказа — находка пещеры с рисунками африканских животных и бивнями слонов, как позднее отмечал Иван Антонович, неожиданно зазвучало реальностью после открытия А. В. Рюминым рисунков Каповой пещеры, правда, не в Сибири, а в Башкирии (и без склада слоновой кости). Поклонники творчества Ивана Антоновича частично прошли по его маршруту в поисках пещер и скелетов африканских животных. Пока ни тех, ни других не найдено, но благодаря энтузиазму туристов ныне за одной из вершин в этом районе закреплено название Голец Подлунный.
Весьма типично, что с развитием основной идеи в рассказе параллельно проходит сильно варьирующая в его творчестве и с детства любимая Иваном Антоновичем тема Африки: «Еще с детских лет я безотчетно любил Африку. Детские впечатления от книг о путешествиях... сменились в юности более зрелой мечтой о малоисследованном Черном материке, полном загадок... Позднее как географ и археолог я видел в Африке колыбель человечества — ту страну, откуда первые люди проникли в северные страны вместе с потоком переселявшихся на север животных». Так словами героя рассказа писатель передает свою несбывшуюся мечту о таинственном Черном материке, столь привлекательном для ученого. В этих же словах содержится и исходная предпосылка, положенная в основу рассказа.
Как рождались прогнозы, интуиция Ивана Антоновича? Из таланта? Что такое талант? Он объемлет многое и в том числе способность видеть то, чего не видят другие, в другом измерении, ракурсе, освещении, времени. Увидеть как явление, во взаимосвязях с невидимым, увидеть в развитии и конечном выражении. Именно этим даром увидеть в обычном необычное обладал Иван Ефремов.
Когда-то давно, в вестибюле академического санатория «Узкое» (поблизости от нового здания Палеонтологического музея) он заметил картину малоизвестного сибирского художника Г. И. Гуркина. В необычном сочетании ярких красок картины художник передал зловещую красоту алтайского горного озера. Иван Антонович оценил замысел художника, но задумался над сочетанием красок. Необычная окраска скал на картине живо напомнила ему цвета ртутной руды — киновари. От киновари он допустил переход к вероятности нахождения самородной ртути, отсюда к ядовитым испарениям и связал это с трагической судьбой будущего героя — художника. Так из картины возник рассказ «Озеро Горных духов». Но самое интересное, вероятно, в том, что самородная ртуть позднее была действительно найдена на Алтае. Находку самородной ртути Ефремов назвал совпадением, но не прогнозом. Однако убежденность ученого, его высокий профессионализм и интуиция не подвели писателя.
«Обсерватория Нур-и-Дешт» также относится к ранним геолого-минералогическим рассказам Ефремова с вкраплением истории, археологии, этнографии. Здесь впервые в его творчестве затронута малоизученная или малоизвестная проблема или область воздействия на психику или физическое состояние человека слабых «остаточных» радиоактивных излучений, присущих некоторым минералам. В рассказе это только сердолики и светящиеся минеральные краски. Возможно, отсюда и возникло поэтическое название обсерватории — «Свет пустыни». Полное звучание этой темы увлекательно и интригующе отражено в романе «Лезвие бритвы». Вспомните таинственный минерал, серые камни и корону Александра Македонского.
Рассказ «Белый Рог» сам Иван Антонович относил к циклу романтических. Однако путь писателя к рассказу, как представляется автору настоящей статьи, начался весьма прозаически с первой экспедиции Ефремова, точнее, с его впечатлений о поездке на гору Богдо, в Прикаспий, куда он прибыл по поручению своего учителя П. П. Сушкина для поисков вымерших земноводных — лабиринтодонтов.
Гора Богдо при высоте около 150 м резко выступает на фоне ровной степи. Вблизи она монументальна, особенно ее центральная часть, с необычайно крутыми склонами. Работать киркой на крутом склоне очень неудобно и трудно. «Тут, — вспоминал И. А. Ефремов, — нам большую помощь оказали сильные ветры, обдувавшие склон горы и обеспечивающие большую устойчивость при балансировании во время работы с киркой. Впоследствии, когда на склоне образовалась площадка, работать стало легче». Эти строки воспоминаний Ефремова о работе на Богдо в 1926 г. взяты из очерка академика А. А. Борисяка о русских охотниках за ископаемыми, опубликованного в 1936 г.
Позднее, много лет спустя в «Белом Роге» Иван Антонович напишет: «Усольцев внезапно шагнул в сторону, перебросив тело через выступ ребра, вцепился пальцами в гладкую стену и... качнулся назад. С болью, будто разрываясь, напряглись мышцы живота, чтобы задержать падение. В ту же секунду порыв вырвавшегося из-за ребра ветра, мягко толкнул Усольцева в спину. Схваченное смертью тело, получив неожиданную поддержку, выпрямилось и прижалось к стене. Усольцев был на карнизе. Здесь за ребром ветер был очень силен. Его мягкая мощь поддерживала геолога. Усольцев почувствовал, что он может двигаться по карнизу жилы, несмотря даже на подъем ее вверх... и вдруг он понял, что может выпрямиться и просто идти по ставшему менее крутым склону...»
Проследим далее по тексту рассказа весь обратный путь геолога до падения на последних метрах спуска.
Эти строки, полные сюжетной остроты и даже драматизма, родились в сущности из исходного сухого описания раскопок на крутом склоне горы Богдо, где ветер придавал телу большую устойчивость при работе киркой. Палеонтолог становится в рассказе геологом, и поиски вымерших земноводных заменяются поисками оловянного камня — касситерита в уцелевшем наверху участке рудной жилы. Место действия соответственно основной геологической идее смещается ближе к предгорьям, точнее, к области развития магматических глубинных пород. Представление о неприступности Белого Рога сложилось из картины отвесной стенки на одной из сторон горы Богдо. Именно здесь Иван Антонович во время работы сорвался с карниза, повис на страховочном канате и испытал самые неприятные секунды в своей жизни. Параллели и ассоциации при сравнении рассказа и дневникового экспедиционного очерка, приведенного Борисяком, нетрудно продолжить. Многое из того, что отложилось в «Белом Роге», навеяно работой на Богдо. В рассказе, как говорила его героиня, захватывает не только процесс внешнего преодоления препятствий, но внутреннее духовное восхождение, «борьба человека за то, чтобы стать выше самого себя». По существу, это психология самого Ивана Антоновича — первопроходца и исследователя, психология покорителей вершин с их принципами: «Дорогу осилит идущий» или «Научились ли вы радоваться препятствиям?» Кстати, книга о восхождении на Эверест, которую держала в руках героиня рассказа, есть в библиотеке писателя. Там же, есть и книга «Чо-Ойю — Милость богов» австрийского геолога Герберта Тихи, вышедшая за рубежом в середине 50-х годов. Она также повествует о покорении одной из высочайших вершин Гималаев. По духу, психологии и в передаче отдельных моментов восхождения книга перекликается с ощущениями героя «Белого Рога». Может быть, поэтому она до конца дней оставалась среди любимых книг Ивана Антоновича. Биография писателя — в его произведениях, и «Белый Рог» тому хороший пример.
В основу рассказа «Юрта Ворона» Ефремов положил случай из геологической практики. Прототипом героя — геолога Александрова — послужил А. Л. Яншин (впоследствии академик и вице-президент АН СССР), связанный с И. А. Ефремовым годами близкого знакомства и дружбы. Во время поисков железных руд на Урале А. Л. Яншин при подъеме из глубокого разведочного шурфа сорвался и упал на дно. Ефремов точно передает ощущение героя рассказа, геолога, утратившего подвижность ног после злополучного падения. «Безмерно слабые, с болтающимися как тряпки мышцами, они жили». Это ощущение Александровым обретения мышц после разряда молнии — не что иное как ощущение самого Ефремова после тяжелой болезни и долгого лежания в постели, когда он, покрываясь холодным потом, мучительно трудно заново учился ходить.
В рассказе много точек соприкосновения геологических наук. Минералогия, с находкой редкого кристалла полевого шпата — лунного камня; палеонтология и палеоботаника — с находками растений и окаменевших остатков земноводных — лабиринтодонтов в каменном угле; геохимия — с выявлением в углях содержания редких элементов и элементов-спутников и, конечно, любезная сердцу ученого — тафономия, объясняющая процесс образования каменных углей. И, наконец, находка галенита, завершающая открытие богатого месторождения свинцовых руд. Писатель-ученый, как всегда, точен. «Рассказ о подвиге геолога "Юрты Ворона", — отмечал Ефремов, — почти документален, перевал существует, и, возможно, там будет когда-либо открыто крупное месторождение металлических руд». Рассказ посвящен А. В. Селиванову, с которым Иван Антонович работал в Монголии. Именно он рассказал Ефремову о существовании этого «грозового перевала».
Наверное не удивительно, что рассказ «Юрта Ворона», подобно другим, обогатился продолжением, связанным с развитием одной из сюжетных линий. Речь идет о старом горняке-забойщике, лежавшем в больнице вместе с геологом Александровым. Раскрытая писателем история забойщика о «светлых жилках» в прослоях каменного угля, с последующим открытием ценнейшего минерального сырья, не прошла бесследно. Рассуждения писателя-ученого о возникновении минералов при сжигании углей не прошли незамеченными. Может быть, именно они послужили толчком к открытию нового минерала, названного именем писателя. Возьмем «Записки Всесоюзного минералогического общества» за 1989 год, часть 118, выпуск 3, стр. 84 (с сокращениями): новый минерал ефремовит описан Е. П. Щербаковой и Л. Ф. Баженовой. Представляет собой безводный сульфат магния и аммония, найден в 1985 г. Е. П. Щербаковой в горелых отвалах Челябинского угольного бассейна на Южном Урале. Назван в честь известного советского геолога и писателя-фантаста Ивана Антоновича Ефремова (1907—1972).
Среди рассказов И. Ефремова наибольшую известность имеет «Алмазная Труба». Опубликованный в 1945 г., рассказ стал хрестоматийным примером, показывающим как интуиция ученого, согретая дыханием фантастики, обернулась прогнозом крупнейшего геологического открытия.
Вот что писал сам Ефремов о фактической и событийной канве рассказа в предисловии к первому тому собрания сочинений: «Широкую известность приобрел рассказ "Алмазная Труба". Двенадцать лет спустя после его написания на письменный стол, за которым был написан рассказ, легли три алмаза из первых добытых в трубке, расположенной на Сибирской платформе, правда южнее места действия "Алмазной Трубы", но точно в той геологической обстановке, какая описана в рассказе».
Сейчас можно назвать имя геолога, который показывал Ефремову эти алмазы. Конечно, жизнь богаче вымысла, и мог ли предполагать сам Иван Антонович, что когда-то на его столе будут тускло поблескивать предсказанные им алмазы и принесет их не кто иной, как его давний испытанный товарищ и спутник по Олекмо-Чарской экспедиции петрограф А. А. Арсеньев.
Тема сибирских алмазов в творчестве писателя возникла не случайно. В «Алмазной Трубе», как и в «Гольце Подлунном», в основе рассказа лежит переплетение южноафриканской и сибирской тематик.
«Как мне рассказывали,— писал Иван Антонович,— мои коллеги-геологи, ведшие поиск алмазов, они таскали в своих сумках книжку рассказов с "Алмазной Трубой". Секрет этого удивительного на первый взгляд прогноза прост: будучи сибирским геологом, я... подыскал геологические условия, очень близкие с южноафриканским щитом, после того как многие годы изучал Африку. В рассказе я придумал находку трубки геологическим отрядом, в приключения которого вложил испытанное в собственных маршрутах... Разумеется, я принял во внимание все известные по тому времени факты: существование зоны повышенного давления под Сибирской платформой, аномалии силы тяжести и пластовые интрузии тяжелых основных пород, описал, что основными спутниками алмаза должны быть алые гранаты — пиропы, а вмещающими породами — кимберлиты». Далее Иван Антонович упоминает о том, что после открытия трубок фантастический рассказ стали рассматривать как научный прогноз и даже нашлись люди, обвинявшие писателя в присвоении чужих открытий.
Иван Антонович приводил этот случай как курьез, когда автора научно-фантастического рассказа впервые, хотя и клеветнически, обвинили в присвоении чьей-то научной теории. Сам Ефремов предвидел продолжение этих курьезов, и таковые действительно имели место, но уже после кончины писателя в 1978 г., когда ему приписали переложение чужой теории, также не принимая во внимание его собственного научного профессионализма.
Об истории открытия якутских алмазов написано много и будет написано еще больше. Здесь следует упомянуть лишь две книги: В. А. Милашева «Алмаз: Легенды и действительность» (2-ое изд., перераб. и доп. Л., 1981) и Г. И. Свиридова «В краю голубых алмазов» (М., 1978), в которых многократно упоминается имя И. А. Ефремова.
Первая алмазоносная кимберлитовая трубка была найдена в 1954 г. Л. А. Попугаевой на притоке р. Мархи. Именно здесь родился пироповый метод поисков, а находка первой трубки положила начало открытию коренных месторождений. Попугаева, как описано в книге Свиридова, хорошо знала рассказ «Алмазная Труба» уже в 1950 г., а к 1954 г. он издавался семь раз.
Путь к открытию алмазов был нелегким и противоречивым, но это разговор особый. Здесь более интересен и важен путь к трубке «Зарница», ибо он во многом напоминает путь поисков в фантастической, но близкой сердцу поисковиков «Алмазной Трубе». Практически в 1944 г., году написания рассказа, писатель-фантаст «отождествил» минералы пиропы Сибирской платформы и Южной Африки. Присутствие пиропов в породе, как видно из рассказа, определяло у него и направление поисков кимберлитовых трубок.
Почему же И. Ефремов оказался так точен с прогнозом «Алмазной Трубы»? Здесь истоки ефремовского «предвидения», по крайней мере отчасти, уходят в его науку, к его пониманию закономерностей формирования геологической летописи. Он зримо и теоретически представлял распределение отложений во времени и пространстве между областями разрушения и осадконакопления. В этих длительно существующих областях содержались документы геологической летописи. Для ученого такими документами в равной степени были песчинка и кость ископаемого животного, камень булыжной мостовой, самородок золота в россыпи, зерно пиропа и кристаллик алмаза из речных наносов или кимберлитовой трубки. Каждый документ имел свою историю и нес свою информацию. Ученый считывал эти свидетельства документов, они трансформировались в его сознании до пределов интуиции, научного предвидения или находили выражение в научной фантастике. С этих позиций рассказ «Алмазная Труба» — песнь песней в раннем творчестве Ивана Ефремова.
«Атолл Факаофо» также имеет свою предысторию, уходящую корнями к началу научной деятельности И. А. Ефремова, когда у него впервые обнаружилась интуиция или научное предвидение.
В 1929 г. после знакомства с основами геологии и общей историей развития Земли он, в отличие от принятых взглядов, предположил, что океанические впадины не являются ровными и покрытыми равномерным слоем осадков. Они, подобно континентам, имеют сложный рельеф и свою геологическую историю. Положительные формы рельефа на дне впадин, как он полагал, не покрыты рыхлыми молодыми осадками, содержат выходы древних коренных пород и, следовательно, доступны изучению. В 1930 г. в надежде на публикацию он послал рукопись научной статьи в журнал «Геологише Рундшау». Из Германии пришел ответ от самого Отто Пратье — крупнейшего геолога-тектониста немецкой школы. Он писал, что взгляды Ефремова — обычные домыслы и невежество дилетанта, дно океанов ровное и покрыто сплошным, толстым слоем осадков. Ни копии статьи, посланной в журнал, ни ответа Пратье не сохранилось, но Иван Антонович при случае любил вспоминать эту историю.
Надо думать, ответ Пратье не обескуражил начинающего ученого, который и позднее не забыл о своих давних предположениях. Это видно по рассказу, написанному в 1944 г. Он служит логическим, но уже расширенным, научно-фантастическим продолжением его взглядов на необходимость исследования дна океанов и поисков там коренных пород, которые могли бы расшифровать геологическую историю океанов. Попутно он предлагает методику исследования и поисков коренных пород. Здесь же он усиливает сюжетную линию рассказа, используя фантастическое допущение существования в морских глубинах реликтовых древних пресмыкающихся — ящеров. Для этого он вводит в рассказ достоверный факт: живущую ныне кистеперую рыбу латимерию, дошедшую до нашего времени из далекой древности.
Время подтвердило правоту Ефремова. Теперь давно составлены подробные карты дна океанов, и можно только изумляться необычайной сложности и величественности форм подводного рельефа. Системы горных хребтов с обнажениями коренных пород, приподнятых на километры над дном океанов, протягиваются через Атлантику, огибают Южную Африку, гигантским клином рассекают Индийский океан, продолжаются далее между Антарктидой и Австралией и, наконец, поворачивают на север через Тихий океан. К тому же океаническое дно осложнено сбросами, впадинами, разломами и зонами вулканизма.
Рассказ «Олгой-Хорхой» опубликован незадолго до гобийских путешествий Ивана Антоновича. Однако колорит пустыни, знакомый ученому по его среднеазиатским путешествиям, расцвечен настолько ярко и живо, что создает полное впечатление непосредственного присутствия писателя в Гоби. Этот эффект присутствия, или тождество героя и писателя, присуще многим произведениям Ефремова.
Вероятно, первое литературное упоминание о загадочном олгой-хорхое приведено в популярной книге Р. Эндрюса — руководителя Центрально-Азиатской экспедицией Американского музея естественной истории. В ссылке Эндрюса сведения об олгой-хорхое получены не из первых рук. Однако все монголы, собеседники Эндрюса, верили в существование таинственного животного и приводили довольно сходные описания. По форме оно напоминало сосиску около двух футов длиной, но не имело ни головы, ни ног и было настолько ядовитым, что простое прикосновение к нему вызывало немедленную смерть. Животное обитало в наиболее пустынных районах Гоби. Сами местные жители считали олгой-хорхоя китайским драконом. По словам Эндрюса, участвовавший в разговоре важный монгольский чиновник упомянул, что родственник сестры его покойной жены также видел животное. Свидетельство, как видите, шаткое.
Иван Антонович при подготовке гобийской экспедиции внимательно изучил материалы американцев и, вероятно, читал книгу Эндрюса. Кстати, в первом варианте рассказа, опубликованном в 1944 г., писатель дает английскую транскрипцию названия животного и только в 1950 г., уже после экспедиции, он приводит более правильное местное название: «олгой-хорхой». Эффект присутствия писателя в Гоби был настолько сильным, что и автор настоящей статьи, многократно бывавший в Гоби, не заглянув в библиографию, сам поймался и поверил, что рассказ написан после гобийской экспедиции Ефремова.
Упоминание Эндрюса не меняет для рассказа сути дела: легенда об этом животном широко распространена и, прибывающего в Монголию гостя, особенно того, кто едет в Южную Гоби, нередко знакомят с этой легендой. Мы не знаем, что лежит в ее основе. Допускал ли сам Ефремов существование олгой-хорхоя? По-видимому, допускал. Тем не менее следует отметить существенный момент: при описании животного писатель весьма сдержан и избегает подробностей. Он описывает животное в соответствии с легендой и как ученый не считает возможным домысливать особенности строения. Пределом допущений было червеобразное животное, похожее на колбасу. Позднее в «Дороге Ветров» Иван Антонович упоминал, что монголы верят в существование олгой-хорхоя. Возможно поэтому они не стремятся к поискам этого смертельно опасного животного.
К ранним рассказам И. Ефремова, не включенным в настоящий сборник, принадлежит «Эллинский секрет», написанный для первого цикла, но опубликованный значительно позднее. В нем, как отмечал Иван Антонович, впервые поставлен вопрос о материалистическом понимании генной памяти. Появление рассказа в печати задержалось из-за кажущейся мистики и только более подробная трактовка «памяти поколений» в романе «Лезвие бритвы» привела к его публикации в 1966 г. В целом этот подход к пониманию работы мозга и механизму памяти Ефремов связывал с рождением кибернетики и компьютеров. «Пристрелкой» в этом вопросе, по-видимому, следует рассматривать его статью «Предвидимое будущее науки», предшествующую публикации «Лезвия бритвы» и упомянутого рассказа. «Каналы информации нашего тела, — указывал в статье ученый, — несравненно более многочисленны, чем те, какие мы знали до сих пор, равно, как и системы памяти. Все яснее становится, что кроме сознательной памяти нашего мозга, гораздо более гигантской, чем мы это себе раньше представляли, существуют еще другие хранилища информации, памяти подсознательной, клеточной, как ее там ни назовут будущие исследователи. Системы памяти связывают нас со всеми миллионами прошедших поколений». Насколько можно судить, в этих фантастических допущениях ученого нет принципиальных противоречий с современной наукой. Скорее наоборот, эти допущения и подходы усиливают позицию Ефремова в ее современном звучании к важности изучения человеческой психики.
Среди рассказов особняком стоит «Афанеор, дочь Ахархеллена», который, как отмечал Иван Антонович, не принадлежит к научной фантастике и перекликается с другими историко-этно-географическими произведениями — «На краю Ойкумены», «Таис Афинская». В нем Ефремов отдает дань уважения к памяти выдающегося русского путешественника и антрополога конца XIX в., врача, выпускника Медико-хирургической академии в Петербурге А. В. Елисеева (1858—1895). За свою короткую жизнь он изучал север и северо-запад Европейской России, Скандинавию и, главным образом, Малую Азию и Африку. Его путешествия по Аравии, Египту, Алжиру, Тунису, Абиссинии, увлекательно описанные им в четырехтомнике «По белу свету», были хорошо известны Ивану Антоновичу. Вслед за Елисеевым Ефремов посвящает рассказ жителям Центральной Сахары — исчезающему племени туарегов. Здесь писатель снова тревожится о давно волновавшем его вопросе — общей судьбе малочисленных кочевых и охотничьих племен и народов, которые испытывают давление наступающей цивилизации. Возможно, этот вопрос привлек более пристальное внимание Ефремова после его гобийских путешествий. В Гоби он воочию увидел не только внешнее наступление прогресса, но и глубинное, внутреннее воздействие цивилизации на многовековой уклад жителей пустынь. Цивилизация растворяет устои древних племен, лишает их привычного образа жизни в труднейших, экстремальных условиях, изменяет быт, культуру, их знания о природе. Наверное, не все в этом процессе нравилось ученому и писателю, возможно поэтому он переместил знакомую ему по Гоби важность этой проблемы в Центральную Сахару.
Идея Ивана Антоновича о возможности объемного видения впервые изложена им в рассказе «Тень минувшего». Впоследствии эта идея оказалась косвенно связанной с открытием, которому, по мнению специалистов, суждено большое будущее.
Еще в начале 60-х годов один молодой советский инженер открыл для себя в этом рассказе и повести «Звездные корабли» интереснейшую тему для фундаментальных исследований в области оптической физики. Его поразило рельефное, словно живое изображение в описании «фотографии» таинственного космического пришельца. Описание послужило толчком к размышлению, поискам и экспериментам. Возможность получения такого эффекта заинтересовала пытливого ученого. Разгадка явления, как он полагал, таилась в еще не изученных глубинах оптической физики. Она пришла в 70-х годах и вылилась в разработку нового направления исследований, ныне широко известного как голография. На одном из вечеров памяти И. А. Ефремова был показан документальный фильм о возможностях и применении голографии. В фильме были показаны не просто обычные реальные предметы; можно сказать без преувеличения — было нечто более полное и объемное, выходящее за пределы обычного зрительного восприятия. Со времени создания этого фильма голография ушла далеко вперед и проникла в различные области науки и практики, в частности, в биологию, где используется для наблюдения быстро протекающих процессов или измерения объектов на любом нужном отрезке времени.
Нет необходимости восстанавливать ход рассуждений инженера-исследователя, но представляется, что близкие идеи могли возникнуть у него при чтении рассказа: «В неуловимом повороте солнечных лучей видение неподвижного динозавра растаяло и угасло. Перед людьми не было ничего кроме черного зеркала, потерявшего синий отлив и поблескивавшего медью». И далее по рассказу Иван Антонович описывает объемное, словно живое изображение древнего человека. «Я сам знаю, что это не мираж,— восклицает герой рассказа.— Но ведь я только палеонтолог. Если бы я был физиком...» Физик нашелся. Им стал Юрий Николаевич Денисюк, раскрывший природу явления, навеянного фантазией Ефремова или им предугаданного. За свое открытие Денисюк был избран членом-корреспондентом АН СССР и удостоен Ленинской премии. Напомним, что рассказ «Тень минувшего» написан в 1945 г. за три года до открытия Д. Габором теоретических основ голографии. Но сам факт пробуждения «инженерной мысли» первоначально был связан не с успехами голографии, а именно с рассказом И. Ефремова. Вот что он сам написал в 1972 г. по этому поводу: «Профессор Ю. Н. Денисюк, создатель практической голографии в нашей стране, сказал в недавнем интервью, что именно рассказ "Тень минувшего" разбудил мечту, побудившую его заняться голографией, хотя возможность ее технического осуществления казалась ему делом почти невозможным. Это признание выдающегося физика не только приятный подарок писателю-фантасту, но и доказательство предвидения возможностей науки в простом полете воображения».
Дальнейшее выражение идеи «Тени минувшего» проходит в романе «Туманность Андромеды», где палеонтологи изучают вымерших животных не проводя раскопок, но по изображениям, полученным с помощью жестких лучей. Идея голографии использована также в «Часе Быка» для изучения жизни прошлого.
Повесть «Звездные корабли», возможно, окончательно выкристаллизовалась в Москве, на Большой Калужской, в старом здании Палеонтологического музея. Там, в зале млекопитающих, на постаменте издавна лежал череп крупного вымершего бизона. Обычно его не замечали, но в конце 50-х годов он привлек внимание посетителей. На черепе в центре лба темнело сквозное отверстие чуть более сантиметра диаметром. Наружный край кости около отверстия был окружен узким кольцом сбитой костной ткани. Создавалась полная иллюзия пулевого отверстия. Посетители рассматривали череп, задумчиво покачивали головами, осторожно проводили пальцами по краю кости, иногда делали снимки. Порой около черепа разгорались споры. Однажды он был изображен в московской газете, что практически вызвало паломничество в музей. «Почтенный череп сей не раз "доказывал" посещение Земли пришельцами естественно в эпоху существования животных, тысячелетия назад, задолго до появления огнестрельного или другого более совершенного оружия». Наши палеонтологи-корифеи, случалось, останавливались около черепа и также строили различные догадки. И, разумеется, им, возможно, даже более чем другим специалистам, хотелось верить в следы пришельцев. Положение с тарелками и гуманоидами тогда было не в пример труднее.
Не хочется разочаровывать читателя, но разгадка оказалась проще, прозаичнее, правда, выяснилось это значительно позднее. Известный профессор-зоолог убедительно доказал, что эти отверстия, приписываемые действию пуль космических пришельцев, в действительности представляют следы болезненных свищей, вызванных личинками оводов.
Отверстие в черепе бизона, возможно, дало толчок неуемной фантазии Ефремова. От отверстия до поисков и находок следов космических пришельцев в «Звездных кораблях» дистанция не такого уж огромного размера. Тем более цепь этих превращений содержит звенья конкретных идей и фактов. Череп бизона нетрудно заменить черепом динозавра, изменить время существования животных и направить экспедицию к северным предгорьям Тянь-Шаня. Когда-то там Иван Антонович был впервые поражен остатками размытых гигантских кладбищ динозавров, протянувшихся на многие десятки километров. По его выражению, это было гигантское поле смерти миллионов животных минувших эпох — редчайшая и незабываемая для палеонтолога и писателя-фантаста картина. В то же время память рисовала ученому нужные для развития повести колорит и детали экспедиционного быта, подсказывала состав действующих лиц, верных спутников по экспедициям.
Помимо этой палеонтологической линии Ефремов приводит в повести еще две параллели «научных» и менее научных доказательств. В одной из них появление пришельцев связано с поисками «огарков звездного вещества» — ядерного горючего. По его предположениям, оно вызвало в глубинах земной коры перераспределение масс с разломами и сдвигами земной коры и усиление вулканизма. Пришельцы же искали на нашей планете только топливо — «огарки» того самого вещества, в адском пламени которого, как мы знаем, от людей остаются лишь контуры на камнях мостовой и оплавленных стенках уцелевших зданий.
Другая многоплановая гуманоидная линия «Звездных кораблей» — мы не одиноки, и во Вселенной есть другие разумные существа — детально разработана писателем и достигает кульминационного выражения в находке учеными «фотографии». Эта деталь отражает вариант дальнейшего развития ефремовской идеи о возможности объемного видения из «Тени минувшего».
Главные герои повести — два друга-профессора: геолог Давыдов и палеонтолог Шатров. Читатель, хорошо знакомый с биографией, творчеством и окружением Ефремова без труда уловит в Давыдове черты самого писателя, а в образе Шатрова — близкого друга Ивана Антоновича — врача, морфолога и палеонтолога Алексея Петровича Быстрова. Друзья и в повести были друзьями, иногда добрыми оппонентами в жизни и науке. Их блестящее содружество, не столь частое среди ученых, вылилось в классическую монографию о древнейших земноводных, за которую они были избраны членами Линнеевского общества в Лондоне.
Однако для пояснения гуманоидной линии повести следует несколько больше сказать о Быстрове-ученом как прототипе Шатрова. Он был не только анатом и морфолог, но и антрополог, прекрасно знающий, что «венец творения» — современный человек, «гомо сапиенс» — возник путем длительных эволюционных превращений в течение миллионов лет. Он хорошо изучил строение человеческого черепа и отклонения от нормы в строении всего скелета человека. Связав воедино палеонтологическую, эволюционную предысторию человека с данными антропологии, он написал книгу, снабдил ее собственными иллюстрациями и назвал «Прошлое, настоящее и будущее человека». Художник по натуре, он не мог отказать себе в удовольствии изобразить то, к чему привело бы развитие у человека «эволюционных тенденций», которые представлялись некоторым ученым. Быстров нарисовал это гипотетическое существо и шутливо назвал его «человеком будущего». Скажем прямо, уродец, нарисованный Быстровым, по нашим земным современным представлениям, отнюдь не красавец. Но ученый намеренно довел до логического завершения те крайние тенденции, которые якобы вытекали из отклонений в строении человеческого скелета. Сам Быстров не придавал значения этой «реконструкции». Более того, он полагал, что эволюция человека в силу его социального развития завершилась и все случайные изменения в скелете не приведут к существенным изменениям внешнего облика человека. Однако рисунок этого уродца, вопреки представлениям Быстрова и без его комментариев, гуляет по свету как прообраз того, что ждет нас в будущем.
Между тем, Быстров в своих представлениях, по-видимому, был прав, поскольку и сегодня антропологи, создавая модель земного человека будущего, обычно говорят о завершении эволюции человека в физическом плане, оставляя за ним неисчерпаемые возможности интеллектуального и социального развития.
Итак, два друга, два героя повести рассуждают об облике людей будущего и облике пришельцев. Их рассуждения пронизаны стремлением ученых-палеонтологов понять природу органической жизни, ее неизбежное усовершенствование через тьму веков и поколений, представить себе пути формирования мыслящих существ. Каким должен быть человек как мыслящее существо? Ход рассуждений двух палеонтологов на эту тему, приводимый писателем, логически строен и безупречен. Подойдя к выводу о человекообразности внешнего облика пришельца, ученые наделяют его конкретными особенностями, а концентрируют внимание на форме и строении черепа. Это существо — «небесная бестия» — своим черепом отдаленно напоминает позднего быстровского «сапиентиссимуса», но не производит отталкивающего впечатления. Наоборот, герои повести при виде объемной «фотографии» пришельца отметили в глазах свет человеческого разума, почувствовали сопричастность земной жизни извечному процессу эволюции материи. Повесть написана в 1947 г., и эти рассуждения двух героев интересны скорее не как показатель дружеских дискуссий о становлении и будущем человека, «антропоморфизме» пришельцев, а как мнения специалистов о проблеме, не утратившей значения и лишь наполненной ныне новым содержанием.
Пожалуй, трудно привести другой пример, где с такой убежденностью отстаивается материальность мира и единство мироздания через единство человеческого разума. Это основная мысль, которую проводит Ефремов-ученый во многих произведениях, в частности, в повести «Сердце змеи»: «Палеонтология показывает нам, в какие жесткие рамки вправляло высшие организмы эволюционное развитие... Мыслящее существо из другого мира, если оно достигло космоса, также высоко совершенно, универсально, т. е. прекрасно! Никаких мыслящих чудовищ, человеко-грибов, людей-осьминогов не должно быть!.. Мышление человека, его рассудок, отражает законы логического развития окружающего мира, всего космоса. В этом смысле человек — микрокосм. Мышление следует законам мироздания, которые едины повсюду. Мысль, где бы она ни появлялась, неизбежно будет иметь в своей основе математическую и диалектическую логику. Не может быть никаких "иных" совсем непохожих мышлений, как не может быть человека вне общества и природы». Отсюда же у Ефремова, особенно в произведениях о будущем, дети Земли—Геи гармонически развиты, совершенны нравственно и физически и ни в коей мере не несут черт вырождения.