...Мы должны обратить взгляд к тем немногим людям, в которых уже сегодня воплотилось нечто от высшего, очищенного и просветленного облика грядущих поколений, к тем, кто отдает свои силы не только своему времени и в неустанном стремлении вперед увлекает за собой остальных.
С. Цвейг
Иван Антонович Ефремов родился 22 апреля 1907 г. в деревне Вырица под Петербургом в семье купца. Отец его — Антип Харитонович был выходцем из заволжских крестьян-староверов [сноска]. В семье Харитона Ефремова было десять сыновей, на редкость рослых и могучих. Со слов отца Ивана Антоновича, дед Харитон приводил сыновей к особой присяге. По мере их возмужания он вводил каждого в горницу и перед иконой брал клятву никогда не участвовать в кулачных боях и драках. Сам Иван Антонович, унаследовавший от Ефремовых недюжинную силу и богатырское телосложение, не раз упоминал, что отец ходил па медведя с рогатиной; он же уступал отцу в силе и лишь с трудом разгибал подковы.
Антип Харитонович после солдатской службы в лейб-гвардии Семеновском полку не вернулся в родное Заволжье. В Вырице он выстроил одноэтажный дом-«пятистенку» и, как писали биографы И. А. Ефремова, всю свою энергию и богатырскую силищу степняка вложил в нелегкую задачу — «выбиться в люди».
Мать — Варвара Александровна, урожденная Ананьева, выросла в семье крестьян-старожилов одного из сел, расположенного неподалеку от Вырицы. Из раннего детства Иван Антонович запомнил недалекие поездки к бабушке и проживание в ее доме, наполненном запахами клея, кожи и пирогов. Мать рано вышла замуж и восемнадцати лет родила Ивана. Сестра Надежда родилась годом раньше. Младший брат Василий появился через год после Ивана. Варвара Александровна была красива, и Иван Антонович, особенно в юности, походил на нее резко очерченными, тонкими чертами лица, разлетом бровей и твердым взглядом серых, внимательных глаз.
В доме отца все было прочным и массивным. В окна смотрели вековые сосны и ели. В комнатах стояла дубовая резная мебель. В громадных, под потолок шкафах теснились кожаные переплеты книг. Общую картину могущества дома дополнял медведь. Кольцо цепи, скользившее по натянутой проволоке, позволяло ему передвигаться по широкому двору, вымощенному деревянным торцом.
Отец, перенесший в дом привычный патриархальный уклад, обладал крутым и деспотичным нравом. Его помыслы и заботы были подчинены лесоторговле, а сыновья не привлекали особенного внимания, поскольку были слишком малы для участия в делах. Младший брат рос болезненным мальчиком и требовал постоянных забот матери. Ваня в какой-то мере был предоставлен себе. Он благополучно перешел возраст, в котором неумеренные родительские запреты и «здравый смысл» нередко нарушают развитие нормальной психики, сковывая любознательность, инициативу и фантазию. В шестилетнем возрасте Ваня сделался первым читателем отцовской библиотеки. Книга «Двадцать тысяч лье под водой» ввела его в мир фантастики Жюля Верна и произвела прямо-таки оглушительное впечатление, как вспоминал позднее Иван Антонович.
Вскоре болезнь младшего сына вынудила семью переехать на юг, в Бердянск. В этом небольшом городке прошли детские годы Вани и начало учебы в гимназии. Позднее он воскрешал в деталях события детства.
Как-то осенью 1953 г. Ефремовы возвращались из Крыма на «Победе». Дорогой около поворота на Бердянск Иван Антонович вдруг вспомнил, как в 1916 г. он с мальчишками раздобыл в порту селитру и зарядил чугунную пушку в городском сквере. Оглушительный выстрел прогремел вечером во время гулянья. Виновники переполоха, перепугавшись, разбежались по домам. Через два дня они с гордостью читали в местной газете, что полиция напала на след злоумышленников, поиски продолжаются. Пушка слетела с постамента, ее снова водрузили на место, но предварительно заклепали.
В Бердянске мальчик впервые увидел море. Оно навевало неясные мечты, притягивало шумной жизнью порта. Казалось, отсюда шли пути в неведомый мир дальних странствий. Однако эти пути тогда ему были закрыты. Другой, доступный и не менее интересный путь в неведомое открылся через мир книг. Вслед за Жюлем Верном пришли Хаггард, Рони-старший, Уэллс, Конан Дойл и Джек Лондон. Наиболее яркий след оставили в душе мальчика книги Хаггарда и Уэллса. Этих писателей он полюбил навсегда, особенно Уэллса, который, как считал Иван Антонович, во многом определил его мировоззрение.
В 1917 г., в довершение разлада, возникшего в семье, родители И. А. Ефремова развелись. В 1919 г. мать с детьми переехала в Херсон, вышла замуж за командира Красной Армии и уехала с ним. Дети остались на попечении родственницы. Вскоре оборвалась и эта связь. Какое-то время дети перебивались продажей вещей и вели самостоятельное полуголодное существование.
Дальнейшую заботу о них взял на себя отдел народного образования. По соседству с домом, где жили дети Ефремовых, квартировала автомобильная рота 6-й армии. Ваня прибился к ней: рота стала его домом и семьей. Будучи воспитанником автороты, он прошел нелегкий путь до Перекопа. Однажды при бомбардировке Очакова интервентами снаряд упал рядом с очередью за хлебом. Было много убитых и раненых. Иван, чуть в стороне от очереди, примостившись на пожарной лестнице, читал книгу. Взрывной волной его сбросило вниз, контузило и засыпало песком. Легкое заикание осталось на всю жизнь. В автороте Ваня до тонкости постиг устройство автомобиля и выучился вождению. То и другое пригодилось позднее, а увлечение автомобилем длилось многие годы.
В 1921 г. воинскую часть расформировали и воспитанник автороты был демобилизован. В Херсоне он узнал, что отец забрал детей и уехал в Петроград. Туда же с твердым желанием учиться двинулся Ваня Ефремов. Петроград встретил его неприветливо, и подростку, особенно вначале, пришлось туго. Для поступления на рабфак требовался трудовой стаж. Вечерних школ тогда не было. Ваня поступил в школу второй ступени, чтобы наверстать упущенное за время гражданской войны. От этого периода у него остались навсегда уважение и любовь к учителям. Без их бескорыстной помощи, без помощи общественных организаций, ведавших воспитанием детей, было бы невозможно закончить школу за два с половиной года, осиливая за год двойную программу. Особенное влияние на столь быстрое продвижение Ивана в учебе и, несомненно, на формирование его личности, оказал учитель математики Василий Александрович Давыдов. Он сумел увидеть, как писал позднее Иван Антонович, в малообразованном, подчас невоспитанном мальчишке задатки, за которые стоило бороться, вселил в него уверенность. Иван Антонович не был сентиментальным, но его отношение к памяти учителя было трогательным. «В Ленинграде,— писала позднее Таисия Иосифовна Ефремова,— мы всегда ехали на одну и ту же улицу, к одному и тому же дому. Иван Антонович выходил из машины и минуты стоял молча, склонив голову... Я как-то стеснялась спросить его, что это за дом, а потом все-таки спросила. В доме на Большой Серпуховской жил В. А. Давыдов» [сноска].
Школа давала право поступления в вуз, но выбор пути отодвигался в будущее. Вспоминая тот период, И. А. Ефремов писал: «Но как бы ни были трудны занятия, надо было еще и жить. Лето, часть весны и осени, вообще всякое свободное время проходило в погоне за заработком. Мы были воспитаны в старинных правилах. Мало-мальски подросшие дети не могли быть в тягость родителям или родственникам. Поэтому обратиться за помощью к родственникам, что сейчас так легко делают иные молодые люди, в те времена казалось просто невозможным, и я должен был обеспечивать себя сам» [96].
Сначала он занимался выгрузкой дров и бревен из вагонов или лесовозных барж. Работал в одиночку и в артелях. Потом повезло — устроился в гараж подручным шофера, а затем и шофером в ночную смену. Ночная работа оставляла время для дневной учебы. Навеянная в детстве постоянная тяга к морю настойчиво напоминала о себе. Но суровая жизнь внесла поправку в призрачную мечту детства — путь к морю, так же как и все остальное, пролегал через знания. В 1923 г. юноша сдает экзамены на штурмана каботажного плавания при Петроградских мореходных классах. Весной следующего года он увольняется с работы и на последние скудные сбережения уезжает на Дальний Восток. В то время многие квалифицированные моряки работали на берегу — было мало судов. Поэтому семнадцатилетний штурман без стажа нанялся матросом на парусно-моторное судно «Ш-й Интернационал». До поздней осени 1924 г. Иван плавал у берегов Сахалина и по Охотскому морю. В конце года он возвратился в Ленинград с намерением поступить в университет и заняться наукой, точнее — палеонтологией.
О существовании увлекательной науки о вымерших животных юноша знал с детства, пройдя через «Затерянный мир» и «Путешествие к центру Земли». Позднее, в гимназии и в школе, Конан Дойла и Жюля Верна сменили книги Р. Ланкастера «Вымершие животные» и Ш. Депере «Превращения животного мира». В книге Ланкастера, прекрасно иллюстрированной, приводились изображения скелетов и реконструкций многих удивительных животных. В числе их был и птеродактиль. Со всей детальностью он вызывал в памяти конандойлевское описание финальной сцены и, словно живой свидетель исчезнувшего мира, вновь шелестел перепончатыми крыльями над изумленной аудиторией. В этой же книге упоминалось о раскопках профессора В. П. Амалицкого на севере России и впервые публиковались изображения черепов и скелетов вымерших животных с Северной Двины. Вторая книга, как вытекало из ее названия, рассказывала о преобразованиях органического мира, о развитии эволюционных воззрений и о значении палеонтологии в истории эволюционного учения. В книге рассматривались основные теоретические положения палеонтологии, такие, как изменчивость видов в пространстве и времени, причины вымирания и появления новых форм и многие другие вопросы.
Если книга Ланкастера излагала палеонтологию в доступной форме и заполняла общеобразовательный пробел, то книга Депере в научном отношении была на порядок выше и каждая страница вызывала массу недоуменных вопросов. Она требовала широкой биологической подготовки. В предисловии А. А. Борисяк рекомендовал эту книгу биологам, зоологам и геологам. Поскольку Иван Ефремов еще не был ни тем, ни другим, то для него оставалась последняя рекомендация редактора — ознакомиться с учебниками палеонтологии.
Иван обратился за помощью к профессору Н. Н. Яковлеву — президенту Русского палеонтологического общества — и получил разрешение пользоваться библиотекой Горного института. Однако ни толстые справочные руководства, ни даже «Курс палеонтологии» А. А. Ьорисяка не раскрыли юноше увлекательных горизонтов науки. Следующим шагом была встреча с Алексеем Алексеевичем Борисяком — редактором упомянутых книг и автором учебника палеонтологии позвоночных. Профессор принял юношу на квартире, долго и вежливо беседовал и обещал помочь нужными пособиями. Был ли виной тому академизм ученого или колебания самого юноши, но случилось так, что выдающийся палеонтолог и ученый не зажег в сердце Ефремова настоящего интереса к своей науке. Юноше трудно было сделать выбор между морем и наукой, и он обратился к автору морских рассказов — капитану Дмитрию Афанасьевичу Лухманову.
«Мы сидели у него дома на Шестой линии, пили чай с вареньем,— вспоминал Иван Антонович.— Я говорил, он слушал. Внимательно слушал, не перебивая, знаете, это большой дар — уметь слушать! — потом сказал: "Иди, Иван, в науку! А море, брат... что ж, все равно ты его уже никогда не забудешь. Морская соль въелась в тебя". ...Это и решило мою судьбу».
Итак, выбор был сделан в пользу науки, но последний прямой рецидив моря осенью 1925 г. застал юношу на Каспии у Ленкорани командиром небольшого гидрографического катера. Старый капитан был прав. Море не забылось и дань романтике моря нашла позднее конечное выражение у Ефремова-писателя в цикле «Рассказов о необыкновенном».
В тот же период раздвоения интересов тяга к палеонтологии независимо вплетала свою нить в судьбу Ефремова. Поворотным пунктом, определившим путь в науке, стала другая встреча, которая, по-видимому, предшествовала встрече с Д. А. Лухмановым. Однажды, в начале 1923 г., сидя в читальном зале библиотеки, Иван прочитал в журнале «Природа» за 1922 г. статью П. П. Сушкина о коллекции уникальных пермских ящеров с Севера России.
Академик Петр Петрович Сушкии был крупнейшим ученым — анатомом, зоологом и
палеонтологом. Он практически положил начало изучению пермских и триасовых
наземных позвоночных в СССР в первые годы Советской власти. Его
палеонтологические работы отличает новый уровень морфологических
описаний — с палеобиологическим анализом, объяснением функционального значения
морфологических структур скелета вымерших животных и, следовательно, их
адаптации к определенному образу жизни. П. П. Сушкин показал также, что анализ
морфологических преобразований в скелете животных в эволюционном плане может
служить критерием родственных отношений в различных вымерших группах. Подобный
подход, по признанию специалистов, лежит в основе современных исследований по
филогении ископаемых позвоночных.
П. П. Сушкин после смерти В. П. Амалицкого был директором Северодвинской галереи ящеров, размещавшейся тогда в Геологическом музее. Он прекрасно знал северодвинскую фауну и в статье, так заинтересовавшей Ефремова, раскрыл научное значение палеонтологических раскопок В. П. Амалицкого и нарисовал образную картину жизни вымерших ящеров. «Могучая мысль ученого,— писал позднее Иван Антонович,— восстанавливала большую реку, переставшую течь 170 миллионов лет тому назад, оживляла целый мир странных животных, обитавших на ее берегах, раскрывала перед читателем необъятную перспективу времени и огромное количество нерешенных вопросов — интереснейших загадок науки... Это проникновение в глубину прошлых времен поразило меня...» [74, с.51].
Иван написал письмо Петру Петровичу и вскоре получил ответ: «Приходите, но не на квартиру, а в Геологический музей. Мы побеседуем, а кстати, вы кое-что увидите...»
Встреча состоялась 18 марта 1923 г. Сушкин провел Ефремова по залам музея, показал гигантские скелеты диплодока и индрикотерия и особенно детально Северодвинскую галерею скелетов удивительных пермских ящеров из раскопок Амалицкого. Глубокий интерес юноши к палеонтологии был очевиден, но в музее не было вакансий. Тем не менее Сушкин подал надежду на будущее и настоятельно рекомендовал Ефремову поступить после школы в университет. Записку Сушкина Иван Антонович берег всю жизнь, она и сейчас хранится в его архиве.
В 1924 г., по рекомендации Петра Петровича, Ефремов поступает на биологическое отделение физико-математического факультета Ленинградского университета сначала вольнослушателем, а затем студентом. Однако его студенчество прервалось в 1926 г., на третьем курсе. Он не получил узкой специализации, но приобрел знание основ биологии, которое оказалось совершенно необходимым впоследствии.
Летом 1925 г. Иван Антонович был в Ленкорани в зоологической экспедиции в
Талыше, где проводил сбор орнитофауны по заданию П. П. Сушкина. От этой поездки
сохранилось рекомендательное письмо директору биостанции: «Предъявитель сего И. А. Ефремов едет в Талыш для зоологической работы. Не можете ли Вы дать ему
указания насчет опорных пунктов и способа передвижения в этой замечательной
стране. Помощь Ваша очень важна и, наверное, будет оценена по достоинству.
Молодой человек — настоящий тип начинающего ученого.
Преданный Вам В. Комаров. 1 июня 1925 г.»
После выполнения задания по сбору фауны Ефремов остался в Ленкорани, но уже в качестве командира катера лоцманской дистанции. Здесь осенью его нашла телеграмма Сушкина о вакансии препаратора в Геологическом музее Академии наук. Иван возвращается в Ленинград и становится препаратором у Петра Петровича.
И. А. Ефремов. Прикаспий, 1925 г.
Правда, Иван Антонович работал у Сушкина еще до зачисления в штат музея. Академик, к удивлению сотрудников, предоставил ему стол в своем кабинете. Здесь юноша читал книги и обучался азам препараторского искусства. Теперь же Ефремов получил законное место в препараторской вместе с другими сотрудниками Сушкина. Ретроспективно может показаться, что Ефремову все давалось легко. Действительно, он умел слесарить, держать в руках топор, пилу, водить автомобиль, все схватывал на лету и ничего не делал вполсилы. Несмотря на свою одаренность, физическую выносливость и природную сметку, он не успевал делать всего, что хотел.
«Казалось бы мне оставалось,— вспоминал Иван Антонович,— только закончить университет. На деле получилось совсем не так. Разнообразная деятельность препаратора, сама наука так увлекли меня, что я часто засиживался в лаборатории до ночи. Все труднее становилось совмещать столь интенсивную работу с занятиями. К тому же с весны до глубокой осени приходилось бывать в экспедициях...» [96, с.322].
Иван Антонович из детства сразу шагнул в юность. Она была до краев переполнена трудностями. Долгое время он был предоставлен сам себе и, естественно, имел серьезные пробелы в воспитании. По-видимому, для Сушкина главное в Ефремове определялось интересом к палеонтологии. Именно это он и использовал в воспитательных целях. В конце каждой недели Сушкин призывал Ефремова к себе в кабинет и «драил» за все недельные прегрешения: грубость в обращении со старшими коллегами, невежливые ответы по телефону, непорядок на рабочем столе. Ефремов выскакивал из кабинета красный, к удовольствию тех, кто недолюбливал острого на язык и строптивого парня. Дело в том, что Иван, отвечая на телефонные звонки, нередко говорил: «Академик Сушкин слушает». Однажды он ответил так самому Сушкину! Строгость учителя была воспитательной и во многом напускной.
Работа у Сушкина привила Ефремову биологическое видение палеонтологии. Она открыла в окаменелостях не мертвые символы на шкале геологического времени, а наполненные биологической информацией н пластичные во времени организмы. При этом информация о их строении отражала все многообразие взаимосвязей в извечной системе природы: организм — среда. Работая у Сушкина, Иван Антонович пришел к началам биологического аспекта будущей тафономии.
В 1926 г. И. А. Ефремов начинает свою экспедиционную жизнь палеонтолога
поездкой в Прпкаспий на одно из первых открытых в России местонахождений
остатков нижнетриасовых земноводных-лабиринтодонтов. Об этой поездке сохранился
документ от 19 августа 1926 г.: «Доложено ходатайство Геологического музея о
выдаче субсидии научно-техническому сотруднику Музея И. А. Ефремову,
отправляющемуся на гору Богдо для отыскания материалов по стегоцефалам.
Положено: выдать 50 рублей на путевое довольство.
За непременного секретаря академик Ферсман».
Результаты работ на Богдо И. А. Ефремов изложил в своей первой научной статье об условиях захоронения остатков лабиринтодоптов в прибрежных морских отложениях, опубликованной в «Трудах Геологического музея». Эти данные были начальным звеном в цепи наблюдений, которые через 10 лет обозначились как учение о захоронении, а в 1940 г. были объединены под общим названием тафономии. Поездка на Богдо имела не только научное значение. Яркие впечатления о своей первой, достаточно трудной и опасной работе были записаны Иваном Антоновичем, и академик А. А. Борисяк в 1930 г. опубликовал их в своем очерке как воспоминания «самого юного охотника» за ископаемыми. Более того, эти впечатления, «окрашенные дыханием фантастики», позднее трансформировались у самого И. А. Ефремова в один из лучших рассказов.
В 1927 г. опять же по настоянию своего учителя Иван Антонович отправляется в самостоятельную палеонтологическую экспедицию на реки Шарженгу (приток р. Юга) и Ветлугу (приток р. Волги). Он проводит раскопки и привозит изумительную по сохранности коллекцию черепов раннетриасовых лабиринтодонтов. Удача окрылила начинающего палеонтолога и порадовала его учителя, увидевшего в юноше подтверждение своих надежд. Эти работы Ефремов продолжил и в следующем году и, помимо раскопок, провел обстоятельное геологическое изучение местонахождений. С тех пор и до настоящего времени триасовые местонахождения по Ветлуге и Югу, а также на г. Богдо приносят массу новых материалов. Они стали классическим объектом палеонтологических исследований.
Иван Антонович как охотник за ископаемыми был исключительно удачлив. Причина, как он сам объяснял, была проста: он отправлялся в экспедицию с верой в успех. В этом он явно сходился с Гераклитом, по мнению которого тот, кто не ожидает найти нечто неожиданное, не найдет его, потому что это будет для него непосильным.
В 1928 г. умер академик П. П. Сушкин и на плечи Ивана Антоновича легла забота о продолжении дела любимого учителя. Работа и учеба у Сушкипа принесли плоды, и вслед за первой статьей Ефремов публикует ряд чисто палеонтологических описательных статей по древним наземным позвоночным, преимущественно лабиринтодонтам. Первого открытого на р. Шарженге и описанного в 1929 г. лабиринтодонта-бентозуха он называет в честь своего учителя: Bentosuchus sushkini.
Интуиция, или научное предвидение, впервые обнаружилось у И. А. Ефремова в 1929 г. после знакомства с основами геологии и общей историей лика Земли. В отличие от принятых тогда взглядов он высказал предположение, что океанические впадины не являются ровными и покрытыми равномерным слоем осадков, а имеют, подобно континентам, сложный рельеф и свою геологическую историю. Положительные формы рельефа на дне впадин лишены, как он полагал, мощных толщ осадков и доступны изучению. В надежде па публикацию он послал рукопись в журнал «Geologische Rundschau». Из Германии пришел ответ от самого Отто Пратье — крупнейшего геолога-тектониста немецкой школы. Он писал, что взгляды Ефремова — обычные домыслы и невежество дилетанта, а дно океанов ровное и покрыто сплошным, толстым слоем осадков. Ни копии статьи, посланной в журнал, ни ответа Пратье не сохранилось, но Иван Антонович при случае любил вспоминать эту историю. Время подтвердило его правоту. Теперь составлены подробные карты дна океанов и можно только изумляться необычайной сложности и величественности форм подводного рельефа. Системы гигантских горных хребтов с обнажениями коренных пород, приподнятых на километры над дном океанов, протягиваются через Атлантику, огибают Южную Африку, гигантским клином рассекают Индийский океан, продолжаются далее между Антарктидой и Австралией и, наконец, поворачивают на север через Тихий океан. К тому же эта картина океанического дна осложнена сбросами, впадинами, разломами и зонами вулканизма. Надо думать, ответ Пратье не обескуражил начинающего ученого. Соображения о сложности подводного рельефа остались. Позднее, когда морская геология окончательно оформилась, а И. А. Ефремов заканчивал свою «Тафопомию», ему уже виделись контуры другой, морской тафономии во всей ее специфике и многообразии процессов. «Применение тафономии к анализу геологической летописи морских отложений,— писал он в «Предисловии» к книге,— составит следующую ступень развития этой новой отрасли палеонтологии и исторической геологии» [58, с.4].
В полевом сезоне 1929 г. И. А. Ефремов участвовал в двух экспедициях: у северных предгорий Тянь-Шаня, где он исследовал «динозавровый горизонт» Средней Азии, и в Оренбуржье, где он изучал заброшенные шахты и отвалы Каргалинских медных рудников. В них еще со времен В. Н. Татищева и В. И. Геннина были известны кости ископаемых животных. С этого года И. А. Ефремов уже не препаратор, а научный сотрудник второго разряда Остеологического отдела Геологического музея.
Весной 1930 г. на базе Остеологического отдела и Северодвинской галереи Геологического музея создается Палеозоологический (впоследствии переименованный в Палеонтологический) институт АН СССР. Иван Антонович автоматически становится сотрудником института и через два года переводится в научные сотрудники 1-го разряда. В этом же 1930 г. он работает в Урало-Двинской экспедиции и продолжает изучение пермских и триасовых местонахождений по северу Европейской части СССР и в Приуралье, где расширяет район поисков остатков пермских позвоночных в медистых песчаниках. Здесь он возглавляет геолого-съемочную партию и снова работает в заброшенных шахтах Каргалинских рудников в районе поселка Горный. В поселке он был не раз, снимал под базу дом Самодуровых, завел знакомства со старыми горнорабочими, помогавшими ему своим участием и советами в исследовании горных выработок, в том числе Левского и Кузьминовского рудников. Позднее местные краеведы установили на стене дома мемориальную доску с надписью: «В 1929—1930 гг. в этом доме останавливался известный геолог и писатель Иван Антонович Ефремов».
Поселок Горный.
Дом, в котором останавливался И. А. Ефремов в 1929, 1930 и 1941 гг. Фото В. П. Твердохлебова
Получение палеонтологических остатков и раскопки — процесс, неизбежно связанный с изучением вмещающих пород. Это требует определенных геологических знаний и навыков. Ефремов научился расшифровывать взаимосвязь окаменелостей с особенностями и типами вмещающих горных пород.
Энергия и жажда знаний переполняли неугомонную натуру ученого и искали выхода. Энтузиазм первых пятилеток, грандиозность задач и необходимость скорейшего освоения минеральных богатств для нужд народного хозяйства страны не оставили Ефремова равнодушным. Не оставляя зимней «академической» работы, он участвует в геологических экспедициях по Уралу и малоисследованным районам Восточной Сибири и Дальнего Востока.
Период 1931—1935 гг. в биографии И. А. Ефремова особенно переполнен событиями. Это время накопления палеонтологического опыта, наконец, общей систематизации геологических знаний через учебу, без которой он не представлял себе дальнейшей работы. В конце концов, эта концентрация достигла той степени уплотненности, за которой неизбежно последовали годы отдачи и реализации опыта и знаний.
22 июня 1931 г. Дальневосточный краевой исполнительный комитет Хабаровска выдает молодому ученому удостоверение, в котором, в частности, указывается, что «Начальник отряда Нижне-Амурской геологической экспедиции Академии наук СССР тов. Ефремов Иван Антонович командируется в Эворон-Лимурийский район во главе отряда экспедиции для производства геологических работ. Предлагается всем организациям оказывать всяческое содействие отряду экспедиции в его работе». Из Хабаровска Ефремов спускается на пароходе по Амуру до глухого таежного с. Пермского и дальше на лодке до устья р. Горин, исследует долину этой реки, включая район оз. Эворон. В 1932 г. па месте с. Пермского (в 1888 г. здесь было всего 27 дворов) начнется строительство города Комсомольска-на-Амуре.
Еще одно командировочное удостоверение И. А. Ефремов получил 14 июля 1932 г. от Восточно-Сибирского краевого исполнительного комитета Иркутска: геолог Ефремов в качестве начальника отряда «по изысканиям железнодорожной линии Лена—Бодайбо—Тында... командируется для производства изысканий от р. Олёкмы и до пос. Тында. Предлагается всем советским организациям оказывать полное содействие в выполнении возложенного на начальника задания». В задачу экспедиции, как позднее отмечал Иван Антонович, входила маршрутная геологическая съемка этого наиболее краткого и удобного для прокладки железнодорожной трассы участка. Проделав 600 км по рекам Нюкже, Верхней Ларбе и ее притоку — Аммуначе, затем преодолев перевал, отряд Ефремова спустился в долину р. Гсткан и достиг Тынды. Участники похода задержались на старте, и поэтому двигаться пришлось с максимальной скоростью. Последнюю треть пути Ефремов и его спутники шли по глубокому снегу и при морозах до —28°. В наши дни один из отрезков БАМа проложен по маршруту отряда Ефремова.
Немаловажное значение для освоения районов БАМа имела работа Верхне-Чарской геологической партии Ефремова в сезон 1934 г. и в январе 1935 г. Партия исследовала Олёкма-Чарское нагорье, занималась поисками и оценкой нефтеносных структур и месторождений других полезных ископаемых. В число спутников И. А. Ефремова входили: петрограф А. А. Арсеньев, коллектор Лесючевская и студент Ленинградского университета Нестор Иванович Новожилов, впоследствии известный палеонтолог, участник многих ефремовских экспедиций.
Эта экспедиция была одной из труднейших в жизни Ефремова. Непередвиденные задержки отодвинули начало работ почти до ледостава. Стужа и ледяной ветер сопровождали плавание баркаса по порогам Олёкмы вниз до якутского поселка Куду-Кюель, расположенного в 120 км от ее устья. От поселка на оленях участники похода перевалили в долину р. Токко, исследовали ее и затем, достигнув бассейна р. Чары, разделились на три отряда для проведения маршрутных съемок. Нередко они велись при температуре —40°. Закончив работу в середине января 1935 г., отряды собрались в Могоче. Общая протяженность маршрутов составила более 2700 км, что втрое превышало задание. Экспедиция зафиксировала районы находок углей, рудопроявления меди и железа. По результатам маршрутных съемок И. А. Ефремов и А. А. Арсеньев составили геологическую карту Олёкмо-Чарского нагорья и западной части Алданской плиты. Впоследствии карта была использована для составления Большого советского атласа мира.
Позднее участник Верхне-Чарской экспедиции Н. И. Новожилов вспоминал:
«Полевая геологическая практика была обязательной для студентов после третьего курса университета. Заведующий кафедрой исторической геологии... направил меня к академику В. А. Обручеву, а тот после краткой беседы — к И. А. Ефремову. Иван Антонович в то время еще не вернулся с палеонтологических раскопок в долине р. Свияги (раскопки в Ишеево, в Татарии,— П. Ч.}. Наконец, знакомство состоялось... Иван Антонович и я поехали в Могочу для подыскания базы и рабочих... В Могоче в ожидании работы было утомительно. Как-то в августе мне вспомнился университет, и стало ясно, что я надолго отстану от курса, а уехать к началу занятий и оставить партию без коллектора-геолога недопустимо и к тому же самому остаться без практики, не лучше. Мы обсудили эту проблему. Иван Антонович начал с того, что отпустить меня не может... Столковались вот на чем: 1) Иван Антонович прочтет мне некоторые лекции по программе IV курса и что лучше эти лекции иллюстрировать фактическими разрезами, когда будем уже в пути к месту работы; 2) пока не разделимся, я буду вести съемку вместе с ним; 3) по возвращении в Ленинград он, кроме отзыва о геологической практике, даст справку о прочитанных мне лекциях из программы текущего курса... По лекциям Ивана Антоновича мне были зачтены тектоника, геоморфология и методы исследования фаций. Обширная полевая геологическая практика с самостоятельной геологической съемкой долины р. Токко была признана отличной» [сноска].
Молодые геологи, вероятно, отметят некоторые несоответствия в прохождении и порядке зачета или экзамена упомянутых геологических дисциплин. Вместе с тем нет ни малейшего сомнения в том, что Иван Антонович со свойственной ему обстоятельностью и обязательностью прочел лекции, а практические занятия по тектонике, геоморфологии и фациям, с описанием разрезов и всеми сопутствующими наблюдениями и документацией, были проведены во время маршрута по Олёкме. В тот год И. А. Ефремов был уже опытным геологом, практически прошел весь курс Горного института, но у него самого еще не было диплома. Диплом с отличием он получил лишь в 1937 г.
Сибирские экспедиции Ефремова, помимо практической ценности (поиски путей будущей трассы БАМа, выявление полезных ископаемых), а также их значения для формулировки основ тафономии через расшифровку процессов разрушения высоких участков суши, во многом определили судьбу Ефремова-писателя, Экспедиции с их местным колоритом, обилием впечатлений, трудностей, накопленного опыта обернулись для него своеобразным «Клондайком». Созвучно эпохе и своим представлениям Иван Антонович населил свой Клондайк обыкновенными людьми: геологами, топографами, учеными, рабочими, людьми самоотверженного труда. Первые геологические рассказы Ефремова, открывшие писателю «зеленую улицу», несомненно, автобиографичны. И в его последующем литературном творчестве мы без труда обнаружим связь с геологическим периодом жизни писателя.
Эти экспедиции Ефремова полувековой давности и ныне привлекают внимание исследователей и строителей. До сих пор не сходят со страниц газет и журналов названия: Тында, Нюкжа, Чара. Они принадлежат к узловым, «горячим», точкам БАМа, с которыми неразрывно связана деятельность И. А. Ефремова. В Тынде в музее истории БАМа среди имен выдающихся первопроходцев-исследователей названо и его имя.
Иван Антонович Ефремов как исследователь-первопроходец обладал очень важным качеством (прирожденным или усиленным обостренной наблюдательностью) — умением прекрасно понимать, чувствовать местность, особенности окружающего ландшафта. В походе он всегда был спокоен, и окружающим порой даже казалось, что он уже бывал в местах, где пролегали его маршруты, хотя все точно знали, что он здесь впервые. Конечно, в какой-то мере это спокойствие вытекало из опыта, знания топографии, геоморфологии и геологии. Однако это было и своего рода фантастическое чувство единства с природой, свойственное отнюдь не всем даже бывалым исследователям. Недаром И. А. Ефремов считал унизительным чувствовать смятение перед природой, взаимоотношениям человека с которой он как естествоиспытатель придавал особое значение: «Важнейшая сторона воспитания,— подчеркивал ученый,— это развитие острого восприятия природы. Притупление внимания к природе равносильно остановке развития человека, так как разучаясь наблюдать, человек теряет способность обобщать» [101, с.204].
Рассказывая о своих походах, И. А. Ефремов с грустью вспоминал ушедшую в прошлое суровую романтику тех лет, когда успех экспедиции, выполнение задач, да и сама жизнь участников не определялись лишь научной квалификацией руководителя, а во многом зависели от его опыта, организаторского таланта. Любая неучтенная мелочь могла обернуться непоправимой бедой. Умение находить оптимальные решения в трудных, нередко даже экстремальных условиях, личная выдержка, мужество, способность вселить в своих спутников надежду и уверенность в благополучном исходе — всеми этими качествами обладал Иван Антонович Ефремов. «Начальник — тот,— говорил он позднее,— кто в трудные моменты не только наравне, а впереди всех. Первое плечо под застрявшую машину — начальника, первый в ледяную воду — начальник, первая лодка через порог — начальника, потому-то он и начальник, что ум, мужество, сила, здоровье позволяют быть впереди. А если не позволяют — нечего и браться» [сноска].
Вспоминая прошлое, он, разумеется, имел полную картину прекрасной оснащенности современных экспедиций. При сравнении экспедиций у Ивана Антоновича невольно возникали мысли о том, цепой какого невероятного напряжения сил и нервов, преждевременного износа организма достигались успехи первооткрывателей. И он гордился тем, что шел в первых рядах. И. А. Ефремов, идя своим путем, сумел увидеть и новые горизонты: «Не грустите, что милая старая романтика непознанной Земли ушла от нас. Вместо нее родилась романтика, требующая гораздо большего напряжения сил, гораздо большей подготовки, психологической и физической,— романтика проникновения в значительно более глубокие тайны познания» [124, с.245].
Лето 1935 г. застало Ивана Антоновича в Татарии. Он возглавлял раскопки около с. Ишеево, где в 1929 г. геологи обнаружили кости крупных ископаемых животных. Работы в общей сложности велись до 1939 г., когда И. А. Ефремов провел последний заключительный сезон. Раскопки открыли на территории нашей страны новую, богатую и разнообразную фауну наземных позвоночных, ставшую одной из опорных в хронологии позднепермской эпохи. Помимо палеонтологических монографических описаний позвоночных, И. А. Ефремов обобщил и систематизировал полевые наблюдения над условиями захоронения скелетных остатков. Именно эти данные позднее вошли в основы тафономии.
Участник экспедиции в Ишеево в 1935 г. бывший препаратор Геологического музея Н. Н. Косниковский вспоминал: «Жили мы в палатках тут же у оврага. С одной стороны — лес (с волками!), а с другой — невысокие, голые холмы и много оврагов... Погода стояла хорошая, работали в одних трусах, и хочется отметить, что бронзовый от загара, двадцативосьмилетний Иван Ефремов мог бы служить отличной моделью для античного ваятеля... Вечерами собирались вокруг обязательного костра. Высокие яркие звезды на черном небе и взлетающие высоко искры, тишина и ощущение полной оторванности от остального мира — все это располагало к беседе, иногда к тихому пению. Иван Антонович не говорил много, но никогда не выглядел безучастным. Меткими замечаниями он как бы поддавал жару в общий разговор и смеялся со всеми характерным отрывистым смехом».
Этим годом, по существу, заканчивается определенный период биографии Ефремова. Его можно было бы назвать ленинградским, поскольку Палеонтологический институт начал свой переезд в Москву. Но для И. А. Ефремова это и окончание основных геологических экспедиций. Жизнь этих лет по своей уплотненности стала для него своего рода туго свернутой пружиной, запасенная впрок энергия которой вместила в себя незаурядный опыт первопроходца, геолога и палеонтолога, организатора и руководителя героических и уже легендарных экспедиций. Сюда же следует добавить его разнообразные палеонтологические исследования, а также присуждение ему звания научного сотрудника 1-го разряда в 1932 г. и ученой степени кандидата биологических наук за совокупность работ по палеонтологии в августе 1935 г.
Его биография этого периода была бы неполной без одного важнейшего обстоятельства, неразрывно связанного с судьбой Ефремова-геолога и естествоиспытателя. «Мне посчастливилось быть в рядах тех геологов, которые открыли пути ко многим важным месторождениям полезных ископаемых,— писал Иван Антонович.— Эта трудная работа так увлекла нас, что мы забывали все. Забыл и я о своем учении. Я то и дело «спотыкался», когда приходилось отстаивать свои взгляды, выставлять проекты новых исследований или «защищать» открытые месторождения. Наконец мне стало ясно, что без высшего образования мне встретится слишком много досадных препятствий. Будучи уже квалифицированным геологом, я ходатайствовал о разрешении мне, в порядке исключения, окончить экстерном Ленинградский горный институт. Мне пошли навстречу, и в течение двух с половиной лет удалось, не прерывая работы, закончить его» [96, с.323]. В 1935 г. ему было присвоено звание горного инженера. Диплом об окончании И. А. Ефремов получил позднее, что, по-видимому, было связано с его постоянными экспедициями и с переездом института в Москву.
Иван Антонович любил Ленинград — город своего раннего детства и юности. Во многих произведениях Ленинград служит местом действия его героев. Мальчик в матросской курточке на выставке самоцветов Урала, которой открывается пролог к «Лезвию бритвы»,—это все тот же Ваня Ефремов, сохранивший связи с Ленинградом до конца своих дней. В начале 60-х годов И. А. Ефремов писал о Ленинграде Н. Н. Косниковскому: «Мне было как-то особенно приятно пройтись с Вами по «коридорам времен и воспоминаний». Для меня, в смысле внешнем, годы, проведенные в ленинградском ПИНе (Палеозоологическом институте.— П. Ч.) и вообще в Ленинграде, были лучшими в жизни. Я не говорю о пришедших потом глубине восприятий и впечатлений, радостях встреч и открытий — это другое. Но в целостном ощущении гармонии себя и окружающего тогда было гораздо лучше... Или то была просто мечтательная молодость с ее миражами на далеких горизонтах?»
В Москву И. А. Ефремов приехал уже сложившимся палеонтологом, опытным геологом, руководителем труднейших экспедиций, кандидатом наук, автором 17 палеонтологических и геологических трудов и производственных геологических отчетов. Он полон энергии и творческих планов. Он проводит несколько экспедиций, пишет серию разноплановых палеонтологических работ. Постепенно в его научном творчестве центр тяжести смещается от описания остатков позвоночных к их практическому использованию как «руководящих ископаемых» для стратификации отложений. Тем самым ученый закладывает основы стратиграфических схем для расчленения континентальных пермских и триасовых отложений СССР. И здесь И. А. Ефремов оказывается в центре разработки важнейших практических задач: его схемы расчленения континентальных отложений по смене фаун позвоночных повсеместно применяются геологами при геологических съемках для поисков нефти в районах Второго Баку. К 1940 г. И. А. Ефремов обобщает результаты своих полевых наблюдений над распределением ископаемых остатков. Он тщательно собирает и анализирует различные литературные сведения и в результате приходит к выводам о закономерности формирования местонахождений вымерших позвоночных.
В 1936 г. И. А. Ефремов снова в экспедиции. На этот раз ученый исследует медистые песчаники Каргалииских рудников в поселке Горном, ведет поиски наземных позвоночных в районах Оренбургского Приуралья.
В 1937 г. в Москве состоялся XVII Международный геологический конгресс. Задолго до его открытия в столицу были перевезены Северодвинская галерея и другие экспонаты Геологического музея. Однако оказалось, что их негде разместить. По словам профессора Р. Ф. Геккера, самым решительным в этой ситуации оказался И. А. Ефремов [109, с.10]. Он написал письмо И. В. Сталину, в котором подчеркивал неоценимое значение коллекций и необходимость срочного предоставления помещения для Палеонтологического музея в связи с проведением конгресса. В качестве возможного варианта предлагались конюшни бывшего Нескучного сада. Письмо подписали ведущие специалисты института. Оно сыграло свою роль — в 1936 г. под музей была отдана меньшая часть конюшен. Иван Антонович вместе с сотрудниками активно участвовал в переоборудовании помещения и подготовке экспозиций Палеонтологического музея, который был открыт к началу конгресса.
Узловым вопросом работы Геологического конгресса стала пермская система. И. А. Ефремов выступил перед участниками с сообщением о наземных позвоночных верхней перми и нижнего триаса (эотриаса по тогдашней терминологии.— П. Ч.), предложив детальную стратиграфическую схему расчленения всего комплекса красноцветных отложений. Позднее, по мере накопления новых палеонтологических данных и обработки результатов геологических съемок, он уточнил схему и провел межконтинентальную корреляцию красноцветов по фаунам позвоночных. Его схема получила всемирное признание специалистов и с небольшими поправками и дополнениями существует и сейчас.
С 1937 г. И. А. Ефремов возглавил в Палеонтологическом институте АН СССР лабораторию низших позвоночных (рыбы, земноводные, пресмыкающиеся), оставаясь ведущим специалистом по древнейшим наземным позвоночным. В этом же году он обследует пермские местонахождения Поволжья, в Татарии и в Приуралье. В 1939 г., помимо раскопок в Ишеево, он руководит Каргалинской геолого-разведочной партией, совмещая изучение медистых песчаников с поисками позвоночных. В этот же сезон он осматривает старые медные рудники Башкирии по рекам Белой и Деме. За сто лет до Ефремова здесь вели исследования В. Квален, английский геолог Родерик Мурчисон и его русские спутники по экспедиции. В этих районах была установлена пермская система. Мурчисон решил обозначить комплекс этих отложений «географическим именем, производным от древнего царства Пермия (Permia) и Пермской губернии, в пределах и составе которых были получены необходимые факты».
Как известно, И. А. Ефремов прошел курс практической горной науки в заброшенных подземных выработках Приуралья у старых потомственных штейгеров, работавших в шахтах еще в 60-х годах XIX в. Он любил старинное звучание русского языка и отработанную поколениями старых горняков и «геогностов» терминологию. Старая терминология звучала для него музыкой, он использовал ее в монографии о фауне медистых песчаников и в своем рассказе «Путями старых горняков». Иван Антонович, случалось, повторял начало геологического описания одного из обрывов по р. Белой, где во времена Мурчисона были найдены остатки позвоночных и где сам Ефремов лазал по обрывам в поисках костей: «К востоку от пригорода Бирска в естественном разрезе около 100 фут вышиной обнажены в восходящем порядке следующие пласты» [73, с.30]. При этом И. А. Ефремов с гордостью повторял: «Вот как писали раньше!» Не случайно на титульном листе монографии стоит посвящение «Безымянным горнорабочим старых медных рудников Западного Приуралъя — первым открывателям фауны медистых песчаников».
Особенно плодотворным был для Ивана Антоновича 1940 г. Он описывает пресмыкающихся-котилозавров из Белебея в Башкирии, пресмыкающихся с низовьев р. Мезени, местонахождения которых в основном раскапывал и изучал Н. И. Новожилов, дает предварительное описание хищных дейноцефалов из Ишеева. Детально изучает черепа растительноядных улемозавров-мосхопсов, из Ишеева, впервые описанных А. И. Рябининым в 1937 г. Выдающимся достижением ученого явилось опубликование (в русском и зарубежном изданиях) обобщающей статьи об основах тафономии. Предварительное сообщение о тафономии И. А. Ефремов сделал в начале 1940 г. на совещании, посвященном 80-летию со дня выхода в свет книги Чарлза Дарвина «Происхождения видов». И. А. Ефремов отметил, что Чарлз Дарвин одним из первых обратил внимание на отсутствие переходных форм и подчеркнул неполноту геологической летописи. В этот же год И. А. Ефремов публикует диагнозы новых позвоночных из Приуралъя, заканчивает совместно с А. П. Быстровым фундаментальную работу о лабиринтодонтах из нижнего триаса р. Шарженги. (После окончания войны авторы этой работы были удостоены дипломов Линнеевского общества в Лондоне.) Одновременно И. А. Ефремов активно участвует в издании «Палеонтологического обозрения» («Приложения к Трудам Палеонтологического института АН СССР»), где публикует полные обзоры важнейшей мировой литературы по древнейшим позвоночным.
В марте 1941 г. Иван Антонович защищает докторскую диссертацию на тему «Фауна наземных позвоночных средних зон перми СССР». Основное внимание в ней уделено новой для севера Европейской части СССР мезенской фауне пресмыкающихся и описанию растительноядного дейноцефала-улемозавра из Ишеева.
Начало Великой Отечественной войны застало Ефремова в Москве. Он просился на фронт, но его ввели в штаб по эвакуации научных ценностей Палеонтологического института. В те дни ученый с группой сотрудников жил в музее. Один из них, Р. Ф. Геккер, писал: «Через вестибюль и большую залу с наступлением темноты приходится пробираться ощупью, ориентируясь на светящуюся щель в двери. Здесь логово: между каркасами скелетов и полупустыми витринами на постаментах, тюках стружек и т. п.— постели сотрудников. В окнах несколько стекол посыпалось от фугаски большого калибра, в одну из последних ночей упавшей в детском парке, вблизи от проезда с улицы (бывшей Б. Калужской, ныне — Ленинского проспекта.— П. Ч.) к зданию Президиума АН СССР». Одна из трех сотрудников института, оставленных для охраны коллекций, молодой палеонтолог Н. В. Кабакович в свободное время шила для фронта рукавицы. Не зная размеров, она обратилась за помощью к И. А. Ефремову. Он взял лист бумаги, положил на него огромную ладонь, обвел контур и сказал: «М-м-алы не будут». Много лет спустя Н. В. Кабакович обнаружила этот листок-шаблон при разборке бумаг.
В середине октября было получено снаряжение для Уральской экспедиции и ученый вместе с сотрудниками на специальном самолете вылетел в Свердловск. В конце ноября И. А. Ефремов выехал в пос. Горный на экспедиционную базу. Их провожал академик А. Е. Ферсман, который осуществлял общее руководство экспедицией. Иван Антонович был научным консультантом экспедиции. До Горного ученый добирался на полуторке полтора месяца.
1942 г. принес новые испытания. И. А. Ефремов заболел. В те дни Р. Ф. Геккер писал директору Палеонтологического института академику А. А. Борисяку, который в то время находился в эвакуации в Боровом, Казахской ССР: «Свердловск, 30/III—1942. Очень хорошо, что Вы заговорили о вагоне (речь шла о переезде сотрудников в Алма-Ату.— П. Ч.). Иначе ехать нельзя: Иван Антонович лежит; будем надеяться, что все обойдется благополучно. Сыпной тиф, им самим определенный, врач сегодня отрицает. Диагноза не ставит. Налицо высокая до 39,8—40° не спадающая почти температура в течение нескольких дней. Лежит пластом в каморке».
Некоторое время ученый провел в Алма-Ате; у него повторился приступ тяжелой формы лихорадки, подхваченной в экспедициях по Средней Азии. Во время болезни он начал писать свои первые рассказы. В начале 1943 г. ученый переехал во Фрунзе, где находился костяк Палеонтологического института и действовала библиотека Биологического отделения АН СССР. Палеонтологический институт размещался в здании Киргизского пединститута. Там, в тамбуре между дверями гимнастического зала, И. А. Ефремов закончил рукопись «Тафономии». Во Фрунзе на заседании научного семинара он сделал доклад 6 методике тафономических исследований.
Поздней осенью 1943 г. И. А. Ефремов вместе с институтом возвратился в Москву. Начались хлопоты с музеем. Ученый руководил подготовкой экспозиции, приуроченной к 220-летнему юбилею Академии наук СССР, состоявшемуся летом 1945 г. Участник юбилейной сессии, один из крупнейших палеонтологов мира, почетный член Академии наук СССР английский профессор Д. М. С. Уотсон так отозвался об этой работе коллектива музея: «Тридцать четыре года назад,— писал он,— я прочитал описание дейтерозавра и ропалодона у профессора Сили [сноска]. В тот год я впервые посетил Южную Африку и начал понимать дейноцефалов. Ныне я впервые имел великую привилегию воочию увидеть не только старые образцы, но также и новые великолепные материалы по титанофонеусу и улемозавру. Они — настоящие откровения, самые прекрасные и самые важные и новые остатки рептилий в мире. В самом деле, новейшие открытия этого института начинают новую эру исследований по древнейшим четвероногим, и мы можем ждать от СССР быстрого развития наших познаний в этой области. Я уверенно жду этого, так как ни в одном из музеев мира я не встречал подобной группы людей, так хорошо подготовленных, чтобы двигать вперед наши познания, и нигде не встречал такого внимания и не научился столь многому за такое короткое время» [129, с.42]. Столь высокая оценка отечественных палеонтологов и собранной ими коллекции мировой научной ценности во многом имела отношение к деятельности И. А. Ефремова; он уже тогда собрал воедино остатки позвоночных из старых медных рудников, раскопал и описал новых наземных позвоночных из Поволжья и Южного Приуралья. Спустя два года Уотсон еще раз выразил восхищение великолепными советскими коллекциями по древнейшим позвоночным. В английской газете «Британский союзник», издававшейся в СССР на русском языке, он поместил статью, проиллюстрировал ее рисунками А. П. Быстрова, которые изображали хищных дейноцефалов, описанных Ефремовым по находкам в Ишееве. Прослеживая историю выдающихся палеонтологических открытий, Уотсон рассматривает в числе их известные и вновь открытые формы древнейших фаун Европейской России, заполняющих эволюционный пробел между пермскими фаунами Северной Америки и Южной Африки. По мнению Уотсона, в достижениях русской палеонтологии есть немалая заслуга советских ученых, и в частности И. А. Ефремова.
В первый послевоенный год в Палеонтологическом институте вплотную встал вопрос об организации экспедиции в Монгольскую Народную Республику. Впервые мысль о проведении крупных азиатских экспедиций возникала в 1932 г. после исследования динозавровых местонахождений Средней Азии. В следующем году уже планировалось направить в район Урумчи Джунгарскую экспедицию для сбора материалов и детального изучения «динозаврового горизонта». На 1934 г. намечалась экспедиция в МНР по местам работ сотрудников Американского музея естественной истории. К идее азиатских экспедиций И. А. Ефремов вместе с академиком А. А. Борисяком и профессором Ю. А. Орловым возвращались в 1940 и начале 1941 г. Но война спутала все карты.
В 1944 г. И. А. Ефремов подытожил имеющиеся к тому времени данные об остатках динозавров в Средней Азии. Он всесторонне проанализировал динозавровые местонахождения Казахстана и Киргизии по результатам своей экспедиции 1929 г. и высказал предположение о вторичном залегании остатков в ряде мест за счет перемыва более древних мезозойских осадочных толщ. При этом он оценил результаты Центральноазиатской экспецидии Американского музея естественной истории, состоявшейся в начале 20-х годов XX в., и собрал сведения советских специалистов о недавних находках костей в разных пунктах МНР. Таким образом, к моменту организации экспедиции Ефремов пришел к выводу, что гобийская часть МНР откроет более полную картину исторического развития динозавровых фаун Центральной Азии и соответственно более перспективна для проведения исследований, Тем самым обзорная статья Ефремова о среднеазиатских динозавровых местонахождениях послужила своего рода трамплином не только для исследования динозавровых фаун Монголии, но и вообще фаун наземных позвоночных мезозоя—кайнозоя, поскольку отложения этого возраста в наибольшей последовательности и полноте представлены именно в этом районе Центральной Азии.
Правительство МНР, поддержав замыслы советских палеонтологов, предложило АН СССР организовать экспедицию для поисков ископаемых животных. Начальником экспедиции был назначен И. А. Ефремов, обладавший к тому времени огромным опытом экспедиционных исследований, организаторскими навыками и непререкаемым авторитетом ученого и путешественника. Экспедиция проработала в МНР три полевых сезона: 1946, 1948 и 1949 гг.; 1947 г. ушел на детальную подготовку и заброску снаряжения, материалов, горючего на основную и промежуточные базы — на учет всего того, что выяснилось в ходе рекогносцировочных работ первого года.
Гобийская одиссея с ее подготовкой, проведением, обработкой материалов была важным, ответственным и длительным этапом в жизни и научной биографии Ивана Антоновича. Тем не менее он не забывал своей «первой любви» — древнейших позвоночных, исследования по которым публиковал параллельно монгольской, преимущественно динозавровой, тематике.
В 1944 г. одновременно со статьей о динозаврах Средней Азии И. А. Ефремов публикует материал о стратиграфическом расчленении верхнепермских отложений Европейской части СССР по остаткам позвоночных. Эта работа также оказывается в центре внимания геологов, так как ее выводы широко применяются для геологической съемки.
И. А. Ефремов
В Монгольской палеонтологической экспедиции,
1948 г.
В 1946 г. выходит небольшая монография И. А. Ефремова, посвященная так называемым батрахозаврам — «лягушкоящерам» [51]. Основой ее послужили черепные остатки интереснейшего животного из Ишеева, названного лантанозухом. Ученый показал, что по морфологическим и биологическим особенностям лантанозух вместе с известными ранее североамериканской сеймурией и с котлассией с Северной Двины занимает промежуточное положение между земноводными и пресмыкающимися. Он подчеркнул, что при попытке выяснения систематической принадлежности этих трех родов к одному из классов «мы сразу же теряем под ногами почву». Совмещение в этой группе родов важнейших признаков обоих классов привело И. А. Ефремова к выводу: вся группа в целом по своему значению в эволюции древнейших четвероногих заслуживает выделения в особый подкласс. Это систематическое подразделение принято современными исследователями. Монография о батрахозаврах была последней крупной работой Ефремова, имеющей непосредственное отношение к земноводным; большинство последующих трудов посвящены его любимым зверообразным пресмыкающимся — тероморфам.
Научные интересы И. А. Ефремова развивались в нескольких направлениях и в целом охватывали всю тематику по древнейшим наземным позвоночным, включая исследования по динозавровым фаунам СССР и МНР. Ученый опубликовал около 100 работ в советских и зарубежных изданиях, написал около 200 заметок, научно-популярных статей, отзывов, рецензий и рефератов. Ефремовские отзывы при своей доброжелательности и яркости всегда точно улавливали сильные и слабые стороны диссертации. Получение отзыва от Ивана Антоновича было пределом мечтаний соискателя.
Послевоенный период биографии И. А. Ефремова, сам по себе уже достаточно насыщенный, был бы неполон без упоминания о начале его литературной деятельности. Стремительное вторжение Ефремова в литературу, как отмечали биографы, произошло в 1944 г. Почти одновременно в журналах и сборниках вышло десять рассказов, еще три — в 1945 г., и в их числе «Алмазная труба». Самобытный талант начинающего писателя безоговорочно завоевал признание. Рассказы отлично удались И. А. Ефремову — он использовал свой жизненный опыт и впечатления путешественника-естествоиспытателя, дополнил их долей фантазии и как ученый удачно вплел в повествование тему науки. В 1947 г. по горячим следам первого гобийского путешествия за динозаврами он публикует «Звездные корабли». Здесь с позиций науки о прошлом — палеонтологии — у И. А. Ефремова впервые зазвучала тема космоса.
До 1949 г. его рассказы издавались двадцать раз. Такой взрывоподобный успех и признание нечасто выпадают писателю даже при наличии большого таланта. Помимо природных дарований, очевидно, сыграло роль то обстоятельство, что к началу своего творчества И. А. Ефремов был уже профессором, широко и разносторонне образованным ученым — геологом ж палеонтологом. «Рассказы,— как он шутливо говорил,— сами просились на бумагу». И через них, не теряя связи с наукой, он увидел для себя еще одну форму самовыражения и возможность передать читателю свой опыт, знания, свое мироощущение. «Огонь и воду» И. А. Ефремов прошел в своих многочисленных экспедициях, и «медные трубы» успеха не вскружили ему голову. За рассказами ему открывались другие горизонты творчества: придет время и он скажет, что рассказы — пройденный для него этап. Признание и одобрение известных писателей заставили Ефремова серьезно взглянуть на свое увлечение литературой; правда, еще не как на призвание и профессию, но уже как на род занятий, нужных и интересных прежде всего молодежи.
В 1958 г. И. А. Ефремов в составе делегации АН СССР совершил месячную поездку в КНР. По приглашению китайской Академии паук он участвовал в организации палеонтологической экспедиции во Внутреннюю Монголию. Экспедиция состоялась, но И. А. Ефремов не смог возглавить ее, как предполагалось, из-за болезни. «...Мои путешествия кончились,— писал он Н. Н. Косниковскому,— вероятно навсегда. Но стараюсь собирать журналы с фото разных мест и типов расовой красоты всех народов земного шара. Вероятно, это и есть мое современное хобби. Еще Маяковский чувствовал, что он с годами становится "подобием чудовищ ископаемо-хвостатых". Что же сказать мне, который и много старше Маяковского и всю жизнь занимался этими самыми чудовищами?» К этому следует добавить, что Иван Антонович Ефремов участвовал в 31 экспедиции, причем в 26 из них — в качестве начальника.
После экспедиции в Монголию И. А. Ефремов в поле больше не выезжал. Он вновь занялся организационной и научной работой. Уже появились первые публикации «монгольских материалов», шла препаровка монолитов со скелетами, в музее монтировались первые скелеты динозавров. В начале 50-х годов И. А. Ефремов подготовил ряд палеонтологических экспедиций сотрудников института. Так, в 1952 г. он подготовил предварительные раскопки остатков зверообразных у г. Очёр в Пермской области. Эти работы позволили выяснить перспективность этого местонахождения и показали необходимость проведения здесь капитальных исследований. В 1954 г. ученик Ивана Антоновича — Б. П. Вьюшков впервые в СССР провел успешные бульдозерные раскопки триасовых лабиринтодонтов и дицинодонтов в известном местонахождении Донгуз в Оренбуржье. И. А. Ефремов лично описал скелет дицинодонта, найденный в этом месте.
В этот период, помимо работ по монгольской тематике, И. А. Ефремов публикует материалы о находках наземных позвоночных в нижнепермских отложениях Казахстана, о деталях строения скелета из Донгуза, о находках земноводных в бассейне р. Тунгуски. Продолжая работу по стратиграфия красноцветов, он делает критический обзор этих исследований, совершенствует и детализирует свои схемы зонального распределения позвоночных. Особое место занимает его «Руководство для поисков остатков позвоночных в палеозойских континентальных толщах Сибири» [61], опубликованное в 1951 г. по горячим следам «Тафономии». Оно представляло, по существу, дополнение и практическое приложение к организации направленных поисков позвоночных. Кроме того, это руководство положило начало публикаций в Палеонтологическом институте серии аналогичных наставлений-указаний для поисков и сбора остатков по многим группам ископаемых беспозвоночных. Подобного рода пособия имели важное значение для практики геолого-съемочных работ.
В 1952 г. фундаментальный труд «Тафономия» удостоен Государственной премии. Два года спустя И. А. Ефремов публикует капитальное научное исследование «Фауна медистых песчаников...» [73], материалы к которому он собирал с 1929 г. Эта своего рода энциклопедия о истории изучения медистых песчаников была с интересом встречена не только палеонтологами, но и геологами, географами, историками — всеми, кто прямо или косвенно был связан с изучением и освоением Западного Приуралья. Почти одновременно и в какой-то мере попутно с этой монографией у Ефремова совместно с Б. П. Вьюшковым выходит «Каталог местонахождений...» [76].
Основу его составляют пермские местонахождения позвоночных медистых песчаников; к ним добавлены другие местонахождения перми и триаса Европейской части СССР и немногие местонахождения Сибири. Каталог сопровожден стратиграфическим очерком и схемой зонального распределения позвоночных, что придает ему практическое значение для геологической съемки красноцветов, а также для поисков и раскопок местонахождений. Схема зонального распределения позвоночных не претерпела существенных изменений и до сих пор служит основой для стратиграфии континентальных красноцветных отложений Европейской части СССР. Вслед за ефремовским каталогом институт издал серию каталогов по другим регионам, геологическим возрастам и группам наземных позвоночных.
К середине 50-х годов у И. А. Ефремова резко обострилась тяжелая болезнь сердца. Здоровье ученого заметно пошатнулось. Единственным средством сохранения работоспособности для него стало соблюдение строгого режима. В этот период он продолжает работать над монгольской тематикой: печатает две статьи об условиях захоронения динозавров и других наземных позвоночных, публикует «Дорогу Ветров» и завершает эту тему в 1963 г. статьей о перспективах палеонтологических исследований в Монголии. В 1956 г. одновременно с «Дорогой Ветров» И. А. Ефремов пишет краткую статью о находках в СССР древнейших пресмыкающихся — капторинид и пеликозавров, известных прежде лишь в нижней перми Северной Америки [78]. В статье он снова возвращается к межконтинентальным сопоставлениям пермских фаун и красноцветов. продолжая пермскую тематику, ученый помещает в одном из журналов в Индии статью о так называемой гондванской системе (громадной по возрастному интервалу толще отложений) и особенностях ее пермской фауны. В 1957 г. И. А. Ефремов добивается ассигнований на проведение раскопок у г. Очёр. Этим раскопкам он придавал первостепенное научное значение. Местонахождение представлялось не просто перспективным благодаря обилию материала: судя по первым находкам геологов и предварительным раскопкам, оно обещало новую фауну пермских позвоночных. В течение полевых сезонов 1957, 1958 и 1960 гг. у Очёра была раскопана совершенно новая для СССР фауна наземных позвоночных, преимущественно зверообразных пресмыкающихся. Она оказалась в центре внимания при межконтинентальной корреляции фаун красноцветов, и И. А. Ефремов отметил ее близкое сходство с североамериканской пеликозавровой фауной.
И. А. Ефремов
в палеонтологическом музее.
Фото А. С. Ляпина, 1958 г.
В 1959 г. И. А. Ефремов вынужден по болезни оставить Палеонтологический институт и его место заведующего лабораторией занимает сотрудник лаборатории, впоследствии академик, Л. П. Татаринов.
«Не знаю,— писал в те дни Ефремов своим оренбургским читателям,— удастся ли мне побывать когда-нибудь в милой сердцу Оренбургской степи, но если сердце поправится, то, может быть, и приеду года через два, проехать от Оренбурга через Горный и Шарлык в Башкирию, на старые медные рудники, которые там еще древнее, чем в Оренбургской области» [сноска]. Этой мечте не суждено было осуществиться. Врачи разрешили Ивану Антоновичу лишь поездки в Крым — в Коктебель, но затем и эти возможности сузились плаваниями на пароходе до Астрахани и, наконец, ему осталось одно Подмосковье.
Но и в этот период И. А. Ефремов продолжает работу: пишет рецензии, статьи, отзывы на диссертации, преимущественно докторские, оказывает консультации, участвует в планировании экспедиций. Он всегда в курсе событий, поддерживает постоянные контакты с советскими и зарубежными палеонтологами. Среди последних следует упомянуть англичанина Д. Уотсона, американцев А. Ромера и Э. К. Олсона. Все они многие годы переписывались с И. А. Ефремовым. Олсон перевел на английский язык «Каталог» Ефремова и Вьюшкова, опубликовал монографию о пермской фауне СССР и Северной Америки. По этой работе англоязычные палеонтологи впервые детально ознакомились с материалами и работами советских коллег. Профессор Э. К. Олсон проникся ефремовской тафономией и провел анализ условий захоронения позвоночных в пермских местонахождениях Северной Америки. Отмечая значение этих исследований для науки, в ответном слове по случаю награждения его медалью Американского палеонтологического общества 18 ноября 1980 г. он сказал: «...Главный результат был в том, что мы смогли установить по позвоночным соотношения пермских отложений США с отложениями казанского яруса СССР. Это вместе с пятью поездками в Москву открыло для меня новую главу в изучении позвоночных из пермских отложений и, что наиболее важно, принесло мне тесную дружбу с профессором Иваном Ефремовым, выдающимся палеонтологом позвоночных и писателем-фантастом. Во многих отношениях он оказал большое влияние на мои взгляды на мир, жизнь и интерпретацию палеонтологической летописи» [сноска]. Так объективно и высоко оценил совместную работу, роль и личность И. А. Ефремова американский ученый.
Формально уйдя из института, И. А. Ефремов не оставляет своей любимой науки и литературы. Он интересуется общими вопросами палеонтологии, перспективами развития науки, пишет научно-популярные статьи, критически рассматривает проблему соотношений науки и научной фантастики.
Две мемориальные статьи посвящены 100-летию со дня рождения профессора В. П. Амалицкого и 10-летию со дня трагической смерти талантливого ученика Ефремова — Б. П. Вьюшкова. Высоко оценивая заслуги В. П. Амалицкого в отечественной палеонтологии, И. А. Ефремов подчеркивает огромное научное наследие этого ученого, послужившее бесценной основой для последующих исследований, наметившее перспективы и направления поисков позвоночных конца позднепермской эпохи. Коллекции Амалицкого, как показатель возраста и эволюционного уровня фауны стали эталонными для верхней перми СССР.
«В палеонтологии и геологии,—писал И. А. Ефремов,— большую роль играют не только ученые, в многолетних изысканиях совершающие открытия важных законов, но и ученые, открывающие как бы богатые россыпи новых фактов,— смелые "капитаны дальних плаваний" в поисках неизведанных земель» [84]. Это сказано о В. П. Амалицком, предсказавшем и открывшем северодвинскую фауну, которая и поныне является жемчужиной отечественной палеонтологии.
Б. П. Вьюшков за свою недолгую жизнь ученого внес, как считал Иван Антонович, весомый вклад в палеонтологию позвоночных. Не без его влияния (И. А. Ефремов был научным руководителем его кандидатской диссертации) Вьюшков одним из первых в отечественной палеонтологии занялся проблемой морфологической эволюции зверозубых пресмыкающихся-териодонтов, представляющей непосредственный интерес для происхождения млекопитающих. Впоследствии это направление стало одним из основных в изучении зверообразных пресмыкающихся. И. А. Ефремов высоко ценил увлеченность Вьюшкова палеонтологией, поисками и изучением местонахождений позвоночных и на дарственном оттиске «Тафономии» Вьюшкову написал: «Тафоному № 2».
Научная биография И. А. Ефремова волей судеб символически заканчивается статьей «Космос и палеонтология», опубликованной спустя месяц после его кончины. В ней подведен итог его представлениям естествоиспытателя-материалиста и философа на эволюцию органического мира, показана роль палеонтологии в познании закономерностей и эволюции жизни. Изучение жизни исчезнувшей и современной, писал Иван Антонович, «позволяет нам понять и даже предсказать ход развития в иных мирах, на что палеонтология как наука... имеет право, пожалуй, прежде всех других наук» [93, с.102].
Жизнь Ивана Антоновича Ефремова — ученого и писателя тесно переплетена с судьбами многих людей. Ивана Антоновича связывала давняя дружба, еще со времен жизни в Ленинграде, с профессором Алексеем Петровичем Быстровым (1899—1959). Это был прекрасный морфолог, анатом и талантливый художник-график. Его работы о строении скелета низших четвероногих, о строении зубов, анатомии костной ткани, о неотении земноводных широко известны специалистам. Медик по образованию, А. П. Быстров, как вспоминал И. А. Ефремов, пришел однажды в музей посмотреть коллекцию триасовых лабиринтодонтов с Севера России и сделался палеонтологом. В 1937 г. А. П. Быстров по ходатайству АН СССР был демобилизован из Военно-медицинской академии, приехал в Москву и почти три года работал в Палеонтологическом институте в отделе низших позвоночных у И. А. Ефремова. Этот период их содружества был особенно плодотворен и вылился в совместую монографию о триасовых лабиринтодонтах-бентозухах. Она по справедливости считается отечественной классической работой по палеонтологии древнейших наземных позвоночных. Позднее именно за эту работу оба автора были отмечены почетными дипломами Линнеевского общества. В 1940 г. Быстров был избран профессором Военно-медицинской академии, во время войны работал в эвакуации, а с 1945 г. возглавлял лабораторию палеонтологии в Ленинградском университете. Многосторонне одаренный, он обладал незаурядными ораторскими способностями, любил музыку, рисовал, писал стихи. Так, хорошо известен его гимн палеонтологу, а также рисунки-реконструкции внешнего облика дейноцефалов из ишеевской фауны к монографии И. А. Ефремова.
Иван Антонович высоко ценил Быстрова как человека и ученого. После смерти А. П. Быстрова он написал: «Если сочетание его талантов было исключительно счастливым для ученого, то не менее выдающейся была его фанатическая преданность науке, преданность, доходившая до полного самозабвения. Я не встречал человека, с таким безразличием относившегося к материальной стороне жизни, так мало значения придававшего личным невзгодам и бытовому неустройству». Еще в 1947 г. И. А. Ефремов вывел образ этого ученого под именем профессора Шатрова в повести «Звездные корабли».
Прототип Шатрова — палеонтолог А. П. Быстров — не только анатом и морфолог, но и антрополог, прекрасно знающий, что «венец творения», современный человек — Homo sapiens — возник путем длительных эволюционных превращений в течение миллионов лет. Быстров, выстроив в систему палеонтологические данные, нарастил «снизу» к вершине пирамиды с современным человеком последовательные этапы эволюционных изменений позвоночных, начиная с отдаленнейших предков — кистеперых рыб. Быстров хорошо изучил строение человеческого черепа и отклонения от нормы в скелете человека. Связав воедино палеонтологическую предысторию человека с данными антропологии, он создал книгу, которую снабдил собственными иллюстрациями [сноска]. Она появилась всего лишь за год до его смерти.
Последняя глава книги посвящена человеку. В ней Быстров обобщил отмеченные многими антропологами «тенденции» к изменению человеческого скелета в обозримом промежутке времени. Художник по натуре, он не мог отказать себе в удовольствии изобразить то, к чему привело бы развитие «эволюционных тенденций», которые представлялись некоторым антропологам и биологам, в частности Д. Б. Холдейну. Так возник гипотетический скелет Homo sapientissimus — человека будущего в исполнении А. П. Быстрова. Скажем прямо, этот гипотетический потомок-сапиентиссимус не красавец. Но Быстров намеренно лишь довел до логического завершения (если не сказать, до абсурда) все те крайние «тенденции», которые якобы вытекали из отклонений в строении человеческого скелета. Сам Быстров отнюдь не придавал значения своему созданию. Более того, он полагал, что эволюция человека в силу его социального развития завершилась, а все «аномалии» и «тенденции» в последующем развитии скелета не приведут к существенным изменениям внешнего облика человека. В своих представлениях Быстров, по-видимому, был прав, поскольку и сегодня антропологи, создавая модель человека будущего — Homo futurus, говорят о завершении эволюции человека в физическом плане, оставляя за ним неисчерпаемые возможности интеллектуального и социального развития. Именно так этот вопрос трактовался учеными на II Всесоюзной антропологической конференции.
У Ивана Антоновича был еще один большой друг, с которым его связывал послевоенный период жизни в Москве. Это — профессор Михаил Михайлович Герасимов (1907—1970), один из наших выдающихся антропологов, широко известный ученому миру как автор методики и реконструкций лица по черепу. Они нередко встречались у Ефремова на квартире или в Палеонтологическом музее, где не спеша прогуливались между витринами, обсуждали детали строения скелетов и внешний облик вымерших животных.
М. М. Герасимов подвергал резкой критике взгляды Быстрова и, в частности, относительно его гомо сапиентиссимус. «Талантливый анатом, прекрасный график А. П. Быстров,— писал он,— собрал воедино основные наблюдения сторонников видовой эволюции человека и на основе их создал скелет этого будущего «суперчеловека»: громадный куполообразный свод черепа; маленький лицевой скелет с беззубыми атрофированными челюстями; предельно сокращенный позвоночник; уродливо сокращенный торс, основой которого являются лопатки и тазовые кости; тонкие, лишенные рельефа, кости рук и ног с трехпалой кистью и четырехпалой стопой. Я попытался одеть в плоть этот скелет. Получилось столь страшное существо, что его трудно назвать человеком. Это существо, порожденное фантазией Быстрова, как ни странно, весьма близко тем вымышленным существам, которых рисуют авторы фантастических произведений о бесконечно далеком будущем нашей планеты» [сноска]. Герасимов полагал, что ответ на вопрос о будущем человека, о его облике в силу комплекса исторически сложившихся причин может быть дан лишь гипотетически. Вместе с тем, по его мнению, человек должен сохранить свой организм в его настоящем состоянии.
Однако Быстров не был столь категоричен в суждениях, как считал Герасимов. «Я не разделяю взглядов анатомов на предстоящую судьбу человека,— писал он,— и не думаю, что его скелет даже в очень далеком будущем может принять такие уродливые формы, какие пророчествуют они... Я вполне убежден, что все то, что анатомы с такой уверенностью предсказывают человеку в будущем, с ним никогда не случится». Как видим, сам Быстров покончил с призраком гомо сапиентиссимуса задолго до того, как призрак «привел в изумление» М. М. Герасимова.
Правда, Быстрова иногда изображали сухим педантом, чуждым увлекательных для многих палеонтологов и часто шатких биологических построений. Иными словами, ему приписывали отсутствие фантазии. Спора нет, Быстров был прежде всего ученым-морфологом. Однако, говорят, сухой ум — бесплодный ум; за внешней угловатостью и педантизмом Быстрова просматривался поэт и художник. Таким его видел Иван Антонович Ефремов. Об этом свидетельствует многое: образ ученого в его повести, во многом списанный с Быстрова, не лишенная юмора история с гомо сапиентиссимус, стоит лишь сопоставить рисунки, и, наконец, его стихи.
Говоря об окружении И. А. Ефремова, коллегах, нельзя не назвать имени Николая Алексеевича Яньшинова (1905—1975), непревзойденного художника-графика. Около четверти века он иллюстрировал почти все статьи и монографии И. А. Ефремова, Ю. А. Орлова, К. К. Флерова и многих других специалистов по ископаемым позвоночным. Его рисунки, безукоризненные по технике, манере и точности исполнения, также составляют часть наследия, уже ставшего классикой палеонтологии. Ефремов и Яньшинов были знакомы с раннего детства: в Вырице усадьбы их родителей были отделены забором, и мальчики, как это случается, частенько поддразнивали друг друга. Много лет спустя, по рекомендации Ивана Антоновича, директор Палеонтологического института академик А. А. Борисяк принял Яньшинова на работу. В одном из рассказов И. А. Ефремова есть слова «старый комод», в другом — «два водолаза, широкие, как комоды, по-видимому, огромной силы люди». «Старым комодом» И. А. Ефремов шутливо называл Яньшинова, сам же, по словам последнего, был «Иваном Ядреновичем». В былые времена они любили «тряхнуть стариной». Ефремов, атлет и богатырь по сложению, и приземистый Яньшинов, человек необычайно деликатный, стеснительный, скрипач с абсолютным слухом, с фигурой и силой циркового борца, ставили локти на стол, соединяли ладони и с показным рычанием и переменным успехом пытались прижать к столу руку друг друга.
В палеонтологическое окружение И. А. Ефремова входил и художник — скульптор и резчик по дереву Ян Мартынович Эглон (1888—1971). Он пришел в палеонтологию вскоре после Ефремова. В музее Палеонтологического института трудно найти скелет, в котором отсутствуют «детали», сделанные этим талантливым реставратором. Сотрудники с долей юмора иногда говорили, что без мастерства Эглона не было бы музея. Его слепки самых разнообразных животных выставлены во многих музеях мира. Мастерство Эглона как резчика по дереву, скульптора и раскопщика не знало границ: касалось ли это взятия монолитов (блоков породы со скелетом или костями) на раскопках или изготовления слепков, муляжей в мастерской. Постоянный спутник Ивана Антоновича по палеонтологическим экспедициям, в том числе и в Гоби, Эглон выведен в рассказе «Тень минувшего» и в очерках «Дорога Ветров» [79].
Среди сотрудников и ближайших друзей И. А. Ефремова была Мария Федоровна Лукьянова (1906—1979), искуснейший препаратор и раскопщик. Она пришла в лабораторию Ефремова в 1937 г. и уже спустя год работала с ним на раскопках в Татарии. Ее первой большой удачей, может быть определившей дальнейшую судьбу препаратора, была обработка материалов из Ишеева. Палеонтолог не всегда знает, что скрыто внутри монолита. Не знал этого и заведующий. Каково же было его удивление, когда на другой день после получения задания Лукьянова подала ему коробку, добавив, что остатки монолита выброшены. Взглянув на содержимое, профессор издал восторженный рев, чем несказанно напугал Марию Федоровну, решившую, что она допустила непоправимую ошибку. В коробке, полностью очищенный от песка, лежал несуразный череп какого-то странного животного. Широкий, с тупой округлой мордой, плоский, толщиной в ладонь, он напоминал череп земноводного; височными впадинами он походил на череп пресмыкающегося. Позднее этот уникальный череп Иван Антонович назвал лантанозухом. Его описание, помимо специальных работ, имеется в БСЭ. Смелость и аккуратность Марии Федоровны покорили И. А. Ефремова и позднее он доверял ей работу любой сложности. М. Ф. Лукьянова, так же как и Я. М. Эглон, была постоянным спутником И. А. Ефремова по экспедициям в Поволжье, Приуралье и Гоби. Трудно учесть количество черепов и скелетов, отпрепарированных ею за многие годы работы в институте. Она обрабатывала пермские фауны и материалы с р. Мезени, из Башкирии и Поволжья, Монгольской и Китайской палеонтологических экспедиций, материалы по земноводным и пресмыкающимся из Очёра и фауну медистых песчаников Приуралья. Иван Антонович умел быть благодарным и отдавал должное своим коллегам. Черноглазая веселая певунья и хохотушка Маруся из «Тени минувшего», опытный раскопщик и препаратор, заботливый товарищ в «Дороге Ветров» — дань уважения Марии Федоровне — одной из скромных и незаметных тружениц палеонтологии, без которых немыслима работа ученого-палеонтолога.
Череп лягушкоящера лантанозуха. Рис. А. П. Быстрова
Из коллег Ивана Антоновича нельзя не упомянуть А. К. Рождественского (1920—1983), сотрудника лаборатории низших позвоночных, участника Монгольской палеонтологической экспедиции, крупнейшего советского специалиста по динозаврам. Он хорошо известен читателям по книгам «На поиски динозавров в Гоби», «Встречи с динозаврами» и др.
Многолетнее тесное сотрудничество связывало Ивана Антоновича с профессором Казанского университета Е. И. Тихвинской (1901—1976), общепризнанным крупнейшим знатоком пермских отложений. Их объединяли общие интересы в геологии, биостратиграфии и корреляции красноцветов. И. А. Ефремов всегда использовал и принимал во внимание новейшие данные по пермским отложениям Европейской части СССР, в получении которых ведущее значение занимали геологи казанской школы во главе с Е. И. Тихвинской. Схемы стратиграфического распределения остатков позвоночных в пермских отложениях входили составной частью в работы Е. И. Тихвинской; в равной мере И. А. Ефремов использовал геологическую основу для уточнения хронологического распределения позвоночных. Эта взаимная увязка геологии, стратиграфии и корреляции перми стала одной из основных причин, определивших длительное существование биостратиграфических построений и коррелятивных схем И. А. Ефремова.
В плеяду выдающихся палеонтологов, с которыми судьба сводила Ефремова, входил Фредерик Хюне (1875—1969), профессор Тюбингенского университета. Палеонтологическая карьера Хюне началась в начале века и продолжалась более 60 лет. Он работал в Южной Африке, был знатоком западноевропейских и южноафриканских ископаемых пресмыкающихся, в том числе зверообразных. В этой области его интересы тесно соприкасались с интересами Ефремова. В СССР Хюне бывал дважды. Первый раз, за два года перед войной он был гостем А. П. Гартманн-Вейнберг, заведующей палеонтологической лабораторией МГУ. В этот же приезд он работал в Палеонтологическом музее: ему были предоставлены для научной обработки остатки пресмыкающихся из нижнего триаса бассейна Ветлуги и Южного Приуралья. Среди остатков Хюне установил новую примитивную ящерицу и дал ей видовое название в честь И. А. Ефремова. В 1957 г. Хюне вторично приехал в Москву из Тюбингена, уже специально в Палеонтологический институт. Как и прежде, его интересовали наши уникальные коллекции по перми и триасу, и И. А. Ефремов предложил ему для обработки остатки пресмыкающихся-псевдозухов из Южного Приуралья. Одно из этих животных Хюне назвал в честь Б. П. Вьюшкова.
В те дни И. А. Ефремов и сотрудники Палеонтологического музея не раз собирались в Круглом зале старого здания. За чаем велись беседы о палеонтологии. Хюне уже тогда было за восемьдесят. Очень высокий, худой, сутулый, с усами и клиновидной бородкой, Хюне казался живым воплощением Дон Кихота. Любовь к палеонтологии совмещалась у него с глубокой религиозностью. Эволюцию и причины разнообразия органического мира он объяснял волей творца. Как рассказывал Иван Антонович, Хюне однажды поведал ему своеобразную «палеонтологическую историю». Вскоре после начала войны Хюне обратился с письмом в ставку Гитлера, прося не подвергать бомбежке здание Палеонтологического музея на Большой Калужской улице (ныне Ленинский проспект), в котором находятся коллекции мировой научной ценности. Сейчас трудно сказать, что отражала его просьба: безграничный фанатизм, слепую веру в «Великую Германию» или наивное донкихотство. Но ясно одно — наши палеонтологи в те тяжелые дни войны несли постоянную вахту на чердаке музея и тем самым вносили свой скромный истинный вклад в сохранение уникальных отечественных коллекций.
Судьба долго не благоприятствовала встрече И. А. Ефремова с американским профессором А. Ш. Ромером (1884—1973), общепризнанным главой палеонтологии позвоночных. Он был президентом XVI Международного зоологического конгресса, автором учебников по палеонтологии, остеологии пресмыкающихся, автором фундаментальной работы по зверообразным-пеликозаврам и многих других работ. До приезда в СССР Ромер изучал материалы по ископаемым позвоночным в США, Африке, Южной Америке, Индии, Европе и был знаком со многими палеонтологами мира.
Переписка Ефремова с Ромером началась после войны. По-видимому, в конце 50-х годов у Ромера сложилось впечатление об оставлении Ефремовым палеонтологии и полном уходе в литературу. Более тесные научные контакты И. А. Ефремов поддерживал в этот период с профессором Э. К. Олсоном. Последний также интересовался корреляцией фаун пермских позвоночных СССР и США — вопросами, в которых И. А. Ефремову принадлежало решающее суждение. Наконец, в 1970 г. Ромер приехал в СССР на Международный анатомический конгресс и два корифея, давно знакомые по работам и переписке, встретились в Москве на квартире Ефремова. На этой же встрече присутствовали профессор Олсон и автор, давно знакомые друг с другом. Основные интересы И. А. Ефремова и Ромера, как и двух других участников встречи, смыкались на древнейших зверообразных, и Ромер, прекрасно знавший мировые коллекции, очень высоко оценил значение наших находок. Встреча И. А. Ефремова и Ромера была первой и последней, но они расстались близкими друзьями.
Иван Антонович был женат дважды. Его первая жена, Е. Д. Конжукова (1902—1961), была зоологом и вначале занималась изучением современных брахиопод. Позднее, вероятно не без влияния Ивана Антоновича, она переключилась на изучение древнейших позвоночных, преимущественно лабиринтодонтов. Ее основные работы по этой тематике опубликованы в 50-х годах. От первого брака у Ивана Антоновича есть сын А. И. Ефремов. К экспедициям его приучили с раннего детства; школьником и студентом он выезжал в поле с палеонтологами. После окончания МГУ по специальности «геологическая съемка» сын избрал для себя инженерную геологию. Он успешно работает в этой области и во время изысканий ему довелось ходить дорогами отца в Восточной Сибири и Монгольской Народной Республике.
В 1962 г. Иван Антонович женился на Т. И. Юхневской. К этому времени некогда богатырское здоровье Ивана Антоновича сильно пошатнулось. Частые недомогания надолго укладывали его в постель. Автору данной книги, как и всем, кто постоянно соприкасался с Ефремовыми, нетрудно оцепить роль Таисии Иосифовны. Ее часто называли ангелом-хранителем и ее беззаветная любовь и забота продлили годы жизни и творчества Ивана Антоновича. Безмерную и вечную признательность Таисии Иосифовне он выразил в посвящениях к своим последним произведениям. Кроме того, дорогие ему черты жены, подруги и помощницы можно без труда уловить в образе Симы из «Лезвия бритвы» и в других женских образах его произведений.
Трудовая деятельность Ивана Антоновича, помимо Государственной премии за «Тафономию», отмечена двумя орденами Трудового Красного Знамени: одним в 1945 г. за заслуги в палеонтологии и вторым в 1968 г. за заслуги в развитии советской литературы и активное участие в коммунистическом воспитании трудящихся, орденом «Знак Почета» и медалями. За палеонтологические исследования в МНР И. А. Ефремов удостоен пяти премий Президиума Академии наук СССР.
И. А. Ефремов являлся членом Всесоюзного палеонтологического общества, Московского общества испытателей природы, Союза писателей СССР, состоял в редколлегиях журналов «Природа» и «Вокруг Света», был членом Американского общества палеонтологии позвоночных, Американского географического общества н почетным членом Линнеевского общества в Лондоне.
В последние годы жизни он не раз уподоблял себя торпедированному крейсеру. Орудия ведут огонь, корабль идет, но он уже обречен... Немногие знали, что Иван Антонович очень тяжело болен. Мысль о «пробоине» не оставляла его, он спешил работать и знал скоротечность отпущенного срока.
И. А. Ефремов умер в Москве 5 октября 1972 г. Он похоронен под Ленинградом, в Комарове, на маленьком кладбище под кронами сосен и елей. Плита из темного базальта увенчана неправильным многогранником из лабрадорита. На нем надпись «Иван Ефремов» и даты.